Книга Исчезнувший, страница 99 – Алексей Макеев, Николай Леонов

Тело друга он откапывал собственноручно. Когда его извлекли, мало кто из присутствующих сумел сохранить самообладание. И неудивительно. На теле Ольшевского насчитали шестьсот восемьдесят три укуса, не считая рваных ран, царапин и кровоподтеков. Бился Ольшевский отчаянно, видно, до последнего не верил, что люди, наблюдающие за боем, позволят ему умереть. Просто, чтобы увидеть, каково это, быть растерзанным псами-убийцами. Не мог поверить в то, что в двадцать первом веке существует такая жестокость, такая бесчеловечность. Но люди позволили этому случиться. И теперь Ольшевский мертв, а Стас находится на грани помешательства. Как помочь Крячко пережить случившееся, Гуров не знал. Надеялся он лишь на время, да на бешеный рабочий ритм. Только это поможет Стасу примириться с потерей друга. Такой глупой и нелепой и потому ужасной в своей нелепости.

Из-под горы донесся автомобильный сигнал. Капитан Звонников давил на клаксон, привлекая внимание полковников. Гуров тронул Стаса за плечо. Тот стряхнул руку, в последний раз прикоснулся к кресту и зашагал вниз. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, а в глазах бушевало пламя. Крячко твердо знал, что пламя это не потушить до тех пор, пока не пройдет суд над Артемом Рубаном и его подельниками. «Скоро, – мысленно проговорил он. – Скоро все закончится. Для Рубана и для меня. И тогда я приду сюда и скажу: покойся с миром, Николай Ольшевский. Будь счастлив там, где бы ты ни находился. И прости!»

– Григорий Алексеевич! Дорогой! Это, конечно, гениально, эта ваша новая картина… Так же гениально, как все, что вы пишете. Но зачем вы взяли этот сюжет? Вы хоть понимаете, на каких людей покусились?

От избытка чувств говоривший взмахнул руками и едва не сшиб со стола горшок с кистями. Он вообще был экспансивен, возбудим, говорлив. И этим являл полную противоположность хозяину мастерской. Да разве только этим? Они ни в чем не были схожи. Художник Григорий Алексеевич Артюхов был бородат, грузен, немногословен. Двигался всегда неторопливо, говорил мало. По телевизору смотрел только футбол, радио почти не слушал. Правда, в последние годы увлекся интернетом, проводил в нем довольно много времени. Книги читал все больше по истории искусства, да еще философские. По воскресеньям ходил в Троицкий собор, но службу выстаивал не до конца и причащался хорошо если раз в год.

Что же касается гостя, то он был невысок ростом, лыс и, как уже упоминалось, говорлив. Футболом и вообще спортом не интересовался совершенно, зато был страстным книголюбом; особенно увлекался детективами и историческими романами. По роду занятий он был музейный работник и большую часть жизни проработал в областном краеведческом музее, в котором занимал должность заведующего историческим отделом. Но истинным увлечением Бориса Игоревича Сорокина (так звали гостя) была живопись. Борис Игоревич был знаком со всеми художниками, жившими в Княжевске и в других городах области: с Толкуновым, Пикляевым, Сейфулиной, Шмайлисом, Нечаевым, Скоробогатко… Он не пропускал ни одной выставки, ездил вместе с художниками на пленэр в окрестности Лысьвы и в другие места, облюбованные местными живописцами.

Но истинным гением Борис Игоревич считал лишь одного княжевского художника – Григория Артюхова. И это свое мнение он основывал не на банальном «мне нравится», а обосновывал рядом аргументов. Он находил все новые доводы, чтобы доказать новаторство Артюхова, ценность его работ. Если бы у него были деньги, он бы скупил все, что выходило из мастерской любимого живописца. Но – увы! Денег у Бориса Игоревича никогда не было. Поэтому приходилось ограничиваться тем, что ему дарил сам художник. В результате у него дома висели на стенах две небольшие картины Артюхова: «Прием стеклотары» и «Осенний трамвай».