Онлайн книга «Странный дом»
|
– Я подожду. Буду сидеть тихо, – пообещал он. – Ну смотри. Я предупредила. Ни звука, понял? – Понял. – Не отсвечивай, Лева! – Да понял я! Маша вернулась на сцену, Гуров по привычке облокотился о спинку впереди стоявшего кресла, положил голову на руки и некоторое время наблюдал за происходящим на сцене. Он старался не заснуть, но глаза закрылись сами собой, и Лев Иванович задремал. Внезапно прогрохотал гнусный низкий голос, разбудивший его. Гуров вздрогнул, испуганно дернулся и сел ровно, стараясь прийти в себя, но громкий голос раздался снова: – Как ты ходишь, Строева?! – Анджела не может идти по-другому, – раздался голос Маши. – У нее ноги в кровь стоптаны. – Ты это зрителю объясни! – Я пытаюсь! Маша чуть не плакала, но не сдавалась. Гуров всмотрелся в людей на сцене: кто же это так грубо разговаривает с его женой? Уж не «пучок» ли из другого театра? Точно. Она. Он увидел тетку, карабкающуюся на сцену. Она подошла к Маше, схватила ее за руку и грубо дернула, заставив встать рядом с собой. – Отошли все, на хер, в стороны! – скомандовала она. – Рабы, мать вашу! Какие вы рабы? Стоят, благоухают тут! У вас жизни нет, вас любой ударить может, а вместо имени – набор нечленораздельных звуков. Анджела, ты сегодня с утра что-нибудь ела? Маша округлила глаза. Вопрос был адресован ей. – Ту мизерную порцию жуткой кукурузной каши? Нет! Нет, Анджела! Ты не ела! Ты отдала эту поганую еду единственному сыну, потому что это все, чем ты можешь ему помочь! Сын уже не жилец, но ты все еще на что-то надеешься. Почему?! Не знаешь? А я тебе отвечу: потому что нет у тебя ни-че-го, кроме крошечной, измусоленной надежды! Везде пусто, поняла? На улице пять утра, температура плюс сорок, а впереди у тебя только побои, слезы, боль. Твоя жизнь никому не нужна, как и ты не нужна самой себе, но сердце до сих пор сопротивляется. Бессмысленная трата энергии, никому не нужная! И ты все равно куда-то идешь, идешь, и, возможно, это последние шаги в твоей жизни, поняла меня? Гуров не поверил своим глазам – все артисты, изображавшие рабов, стали меняться на глазах. Потухли глаза, опустились плечи. Вылезли на первый план косо скроенные лохмотья, открылись взору острые ключицы и артритные суставы. Тени превратились в синяки, рты приоткрылись. На сцене стояла кучка никому не нужных людей, больных, усталых, и не мертвых еще, но и не живых. – А теперь пошла. Маша сделала шаг вперед и внезапно чуть не упала. То ли колено подломилось, то ли равновесие потеряла, но Гуров не смог двинуться с места. Жену он уже не видел – перед ним был другой человек. Жить той рабыне оставались считаные дни. В полной тишине тетка с пучком волос на голове наблюдала за Машей, стояла в центре сцены, сложив на груди руки. И только когда «рабыня», не в силах больше держаться на ногах, упала на колени и посмотрела в небо с мольбой в глазах, режиссер подошла к ней и положила руку на ее плечо. – Умница, – сказала она. – Так, а теперь займемся остальными. Тот спектакль, кстати, так и не выпустили. Внезапно сняли с репертуара. Звездная роль супруги-актрисы Льва Ивановича растаяла, как в белом поле дым. Гуров наблюдал за Гойдой, по уши закопавшимся в протоколах, и думал о том, почему он вдруг вспомнил тот эпизод в театре. Что общего было у него с тем, что происходит сейчас? Почему это вдруг вспомнилось? Не потому ли, что и тогда, на сцене, и сейчас он вдруг понял, что им нечем крыть? |