Книга Убийства и цветочки, страница 7 – Дарья Калинина

Она переминалась, жалобно вздыхала и смотрела на Николая Трофимовича с таким видом, словно намеревалась силой мысли заставить двигаться его быстрее. Но то ли телепат из Кати оказался слабенький, то ли Николай Трофимович обладал особо мощным защитным экраном, способным останавливать любые волны, идущие в его сторону, но ничего у Кати не получалось. Николай Трофимович и ухом не вёл в ответ на её мысленные пассы ему.

— Сколько у нас ещё впереди претендентов?

— Пятеро.

— О нет!

— Главное помни, ради чего мы это затеяли.

— Я помню, Светулик, помню, — шёпотом отозвалась Катерина. — Было бы ещё на что смотреть. А то ведь ничего стоящего не показывают. Но Николай Трофимович как уставится на какой‐нибудь дохленький цветочек, так и замрёт возле него, словно в экстазе.

— Он замрёт, а ты иди и отдохни.

И Катя пошла в тенёчек. День выдался необычайно жаркий для начала мая. Солнышко припекало, как не всегда позволяло себе и летом, а Катюша плохо переносила жару. В её теле присутствовала некоторая дородность, а местами так и вовсе набралась тучность. Надо сказать, что Катя некоторую полноту пороком отнюдь не считала. И даже наоборот, своими могучими телесами она гордилась. А выискивая на картинах Рубенса женщин себе под стать и с гордостью указывая на их пышные формы, она сравнивала их со своими, понимая, что во времена художника была бы буквально на вес золота.

Любимый мужчина так Катюшу и называл:

— Ты у меня сто килограммов чистого золота.

И всё было между ними прекрасно, покуда мужчина зачем‐то не вздумал уточнить, что сто килограммов — это на самом деле центнер. Такая любовь к точным единицам измерения веса дорого ему обошлась и навсегда лишила благорасположения Кати. Сравнение с центнером показалось ей обидным. Сто килограммов золота звучало романтично. А вот центнер для неё отчего‐то попахивал навозом. Не то что Катя плохо относилась к данному ценному удобрению, но в любви ему места не видела.

Сейчас сто килограммов золота томно обмахивало себя веером, украшенным зелёными с синим отливом перьями, и дожидалось, когда они пойдут оценивать сад их лучшей подруги Оли. То есть займутся именно тем, ради чего и пожелали участвовать в этом судействе. Веер она захватила с собой очень кстати.

— Позвольте вас немножечко стеснить.

И рядом с Катей на скамеечку опустился Андрей Георгиевич. Он тоже участвовал в конкурсе, но, по мнению Кати, которая волей или неволей уже поднаторела в оценке чужих красот, рассчитывать ему было особо не на что. Несколько несчастных тюльпанов, даже толком ещё не распустившихся, и садовая фигурка кролика в огромной несуразной шляпе. Катя искренне не понимала, на что надеялся этот человек, давая заявку на участие в столь серьёзном соревновании.

Андрей Георгиевич даром времени терять не стал.

— Замечательный у вас веер. Что за перья? Павлиньи?

Катя с удивлением посмотрела на человека, который в наше время не знает, как выглядят перья у павлина.

— Перья из хвоста Петруши — предводителя нашего куриного стада.

— Красиво, — ещё раз одобрил Андрей Георгиевич. — И вы сами тоже очень красивы. Вы мне мою маму напоминаете.

Катя насторожилась. Она имела честь знать маму Андрея Георгиевича. Но та была брюнеткой, в то время как сама Катя была блондинкой. Татьяна Ивановна была миниатюрной сухонькой старушкой, таких, как она, на центнер нужно было набрать хотя бы парочку. И самое главное, ей давно уже перевалило за восемьдесят! В то время как возраст самой Кати ещё только‐только плавно миновал полувековой юбилей.