Книга Пани Зофья. У вас колесо отвалилось, страница 45 – Яцек Галиньский

– Сказки рассказываете. Это культурные люди в дорогих костюмах. Вы просто желтых газет начитались.

– Именно что начитался! Одну женщину из союза жильцов, Иоланту Бжескую^[9], как раз такие вот чистильщики увезли в лес и сожгли.

– Сожгли? Как сожгли?

– Убили и сожгли. В Кабацком лесу. Вы что, не слышали?

– Может, и слышала, не помню уже. Вы что-то говорили о довоенных документах.

– Ну, это мошенничество, потому что большинство довоенных владельцев уже или умерли, или им все равно. Мафия скупает или еще черт знает как добывает эти якобы свидетельства собственности и на их основании выдвигает претензии на земельные участки или здания. Это называется выкуп претензий. Город отдает собственность не довоенным хозяевам, а каким-то бизнесменам-бандитам, которые потом переделывают старые дома в офисы или апартаменты. Но сначала надо избавиться от жильцов, вот их и мучают всячески, пугают и преследуют.

Так, надо что-нибудь съесть. Наверное, сахар упал: у меня потемнело в глазах, и ноги подкосились. Через минуту я почувствовала, как кто-то хватает меня под руку. Темнота.

У меня потемнело в глазах, но всего на минуту.

– Э-э! Вы что себе вообразили? – запротестовала я. – Не нужно пользоваться моей минутной слабостью, чтобы реализовать свои гнусные замыслы. Все вы, мужчины, только об одном и думаете!

Голум подержал меня еще немного – иначе я бы наверняка упала.

– Дать вам воды? – спросил он.

– Времени нет. Надо что-то делать. Позвонить в полицию. Вы сами говорили.

– Без толку. Они действуют в соответствии с законом. Всегда сухими из воды выйдут. Мы никому не интересны. В Польше закон для богатых, а у них, у бандитов, деньги. Хотя бы от домов вроде нашего.

Силы наконец вернулись ко мне, и теперь я снова твердо стояла на ногах. Мне было неловко из-за того, как Голум меня обнимал. Он убрал руку. Наверное, тоже устыдился.

– Какой вы умный, подумать только. Я ничего не понимаю, но знаю, что надо что-то делать, – объявила я и направилась к себе. – Вы, конечно, пойдете со мной?

– Куда?

– Я должна узнать что-нибудь об этом адвокате.

– Я бы не советовал. Они опасные люди. Мафия в белых воротничках. Такие и убить могут. Не задумываясь.

– Так вы идете или нет? Какой-то вы нерешительный… – Я высунулась в коридор из своих дверей.

– Не могу. У меня билеты на сегодняшний матч.

Вот подлец! Хотя я все равно на него не рассчитывала. Никогда от него толку не было. Я вернулась к себе. В кухонном шкафчике отыскался последний сухарь. И то хорошо. Я взяла тележку, документы и ключи. Ничего другого мне в голову не пришло. Я снова помучилась, закрывая двери. Голум, который так и стоял в дверях своей квартиры, проводил меня взглядом:

– Будьте осторожны.

– Да идите вы к черту.

Спускаясь на лифте, я подумала, что меня, наверное, раздражает поведение Голума. Иначе я бы с ним согласилась. У меня было дурное предчувствие. В последние дни произошло множество событий, на которые я никак не могла повлиять. Я не слишком хорошо ориентировалась в новом для меня мире грабителей и убийц. Может, меня подводит уверенность в себе, подумала я. Когда я слушала рассказы разных начитанных людей о войнах, катаклизмах и эпидемиях, мне хотелось жить в какое-нибудь удивительное время. Восемьдесят девятый год и крах коммунизма стали последними значительными событиями моей жизни. Большого вклада я не внесла. Я, правда, была членом «Солидарности»^[10], но кроме раздачи брошюр, ничего великого не свершила. В «Солидарность» меня затащил Хенрик, ненавидевший коммунистов за то, как они с ним обошлись. Сломали ему карьеру, разлучили с морем. В девяностые годы закончилась моя профессиональная деятельность. Я рассталась со школой, в которой преподавала больше двадцати лет. Цены начали расти, грянул кризис, последовали пенсия, бедность, а после исчезновения Хенрика и одиночество. Я думала, что жизни конец, да так оно и было. Я закончилась не физически, а как человек. Старуха, с которой никто не считается. Я вдруг перестала быть нужной. Все смотрели на меня как на проблему: врачи, служащие, соцработники. Из уважаемой личности я превратилась в недочеловека. Ужасно горько.