Книга Теория вероятного чуда, страница 2 – Галина Владимировна Романова

— А может, это ты его не хочешь, Панина? А на яйцеклетку все сваливаешь?

В телефоне раздался скрежет, непременно показавшийся бы постороннему человеку странным. Но она точно знала: Палыч чешет щеку, заросшую за выходные густой седой щетиной. Он никогда по выходным не брился. Ныл, что и в будни бы не взял в руки бритву, если бы не устав.

— Фигня это все, Палыч. Врут они. Я, наверное, просто бесплодна. Третий муж, а картина маслом одна.

— Так у тебя и мужья-то как близнецы с той картины маслом, Панина, — хохотнул он и снова пошкрябал жесткую щетину. — Все какие-то тоненькие, стройненькие, пиджачки в обтяжечку, стрижка за пять тысяч, маникюр с педикюром по пятницам. Ну что это такое? Разве это мужики?

— Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей, Пушкин Александр Сергеевич утверждал. Давай не станем с ним спорить, Палыч?

Она досадливо поморщилась, тут же привычно пожалев, что излишне откровенна с коллегой. Тот не щадил ее никогда. И всех ее мужей не щадил тоже, а он их знал и критиковал при каждом удобном случае. А когда она с ними расставалась, удовлетворенно улыбался. И непременно добавлял:

— А я тебе говорил!..

— Что там про твое бесплодие доктора говорят? — вернул ее к реальности озадаченный голос Палыча.

— Ничего. Говорят, что здорова.

Она подумала, говорить ли дальше? Не вызовет ли ее новость у Палыча очередных замечаний, но все же не выдержала и произнесла:

— Но советуют не затягивать с этим. Часики тикают, и все такое…

— Во-от, Панина. Верь им, — миролюбиво изрек Палыч, кажется, улыбаясь. И добавил: — И не затягивай. Согласен с твоими докторами: время быстротечно. А ты куда сейчас?

Она вообще-то никуда не собиралась. Если бы у нее на руках было положительное решение проблемы ее неудавшегося третьего брака, она бы, возможно, позвонила бывшему. Может, промямлила бы что-нибудь в духе: давай попробуем еще раз.

Но на руках у нее был приговор. Их брак не просто расторгнут, он похоронен под бетонной плитой. И поэтому делать дома ей было абсолютно нечего. Потому что некого было тащить в койку.

— Я не знаю, Палыч. — призналась она честно после недолгих размышлений. — Жара на улице. Домой тоже не хочу.

— Дуй ко мне, за город. В саду благодать. Пожарим чего-нибудь. Я рыбы вчера наловил.

Она поморщилась. Рыбу, которую ловил в озере Палыч, она не просто не любила, она не умела ее есть. И вся мякоть, что имелась на мелких противных косточках, так на них и оставалась. Палыч злился на нее, учил, как надо обращаться с его деликатесом, но у нее ничего не выходило.

— Не хочешь рыбы, пожарим мяса, — тут же заполнил он повисшую паузу миролюбивым голосом старого добряка. — Я вчера купил таких свиных ребрышек…

Она закатила глаза. Свиные ребрышки были чуть лучше прудовой рыбы. Особенно те, которые где-то ухитрялся добывать Палыч. На костях, напоминающих музыкальный инструмент далеких горцев, кроме жира не было ничего.

— Спасибо, Палыч, но, пожалуй, я поеду домой. Времени уже не остается на шашлык с учетом дороги, — принялась она тут же оправдываться.

— Панина, так бы и сказала, что ни моя рыба, ни свиные ребрышки тебя не прельщают. Вот начинаешь крутиться, — совсем без обиды проговорил он. — Ладно, поезжай домой. Но только обещай мне не тосковать, идет?

— А с какой это стати мне тосковать, Палыч? — она даже рассмеялась. — Диагноз вынесен не мне, а моему браку.