Книга Мой парень — французский шпион, страница 4 – Вера Арнгольд

Перевожу дыхание и иду на кухню. Надо немного прийти в себя. Варю кофе. Достала турку, налила воды, насыпала кофе, поставила на огонь. В Париже кофе пьют утром, едва выйдя из дома, пройдясь по прохладным еще улочкам Монмартра, осев в крошечной кофейне. Эклер со взбитыми сливками и эспрессо. А потом можно мчаться куда угодно. Я видела в кино, что французы никуда не торопятся. Это не в их натуре. Они могут зависнуть в кофейне с друзьями, а, к примеру, обеденный перерыв пришел к концу. Ну и что? Когда ты еще сможешь наговориться с друзьями? Я в воображении чокаюсь чашечкой эспрессо с каким-нибудь симпатичным французом. Ах, как хочется познакомиться с таким.

Бзззз! Пока мечтала, мой кофе убежал! Проклятие. И ведь незадача в том, что поговорить про Францию практически не с кем. Ну кому из своих друзей я расскажу о наполеоновских солдатах? Кому из них это надо? А вот настоящий француз это бы заценил!

В голове же такое не укладывается. Наполеоновский солдат, пришедший завоевывать Россию, — уральский казак. Формидабль с кандибобером!⁴ Но факт из истории не выкинуть. Я горжусь. Такое впервые в истории Франции и России. И именно в моих степных просторах. Именно здесь, используя русскую поговорку «Не было бы счастья, да несчастье помогло», родился новый субэтнос. Оренбургские французы. O-la-la! Этнические, настоящие французы и их прямые потомки.

Судьба вертит человеческими жизнями, словно «чертово колесо» на берегу соленого моря — прогулочными кабинками. Был враг — стал защитник Отечества русского. Был француз — стал русский.

Можно порассуждать, почему они тут остались и опять пошли на военную службу. Синдром «человека войны»? Посчитали, что им не добраться до Родины, слишком далеко? Во Франции их никто не ждал? Запали на красивых оренбургских женщин? Скорее всего, оказачивание было своего рода спасением для французов. Подобно тому, как дикой яблоне вживляют-привязывают к стволу новую ветку, способную ее «окультурить» в этой земле, так и русские французов заставили жить по-своему да еще и давать плоды. В противном случае их ждали бесконечные скитания по необъятной Russie.

— И нужно отметить, что вживление произошло на удивление легко! — это комментирует мои размышления единственный собеседник на тему Парижа, старший научный сотрудник областной библиотеки Надежда Чепракова.

Ей тоже нравится Париж. Но она это скрывает, она слишком скромная. Свои эмоции сдерживает, оперирует исключительно фактами, поправляя выбивающиеся из прически локоны тонкими руками в серебряных кольцах.

— В отличие от немцев (вестфальцев и вюртембержцев), полностью оказаченных, но помнивших о своих германских корнях, — рассуждает она, размахивая этими кольцами у меня под носом, — большинство французов вконец обрусели уже во втором поколении. Так в книге историка Юдина указано.

— Надя, — перебиваю я ее. — Если бы ты жила, к примеру, в 1896 году, ну когда этот самый Юдин книгу написал о французах, хотела бы выйти замуж за потомка пленного француза? Была бы не Надя, а Nadine…

Надя слегка приоткрывает рот, она в замешательстве. Она смотрит на меня непонимающе. Что я несу? При чем тут она и пленные французы? Она то снимает, то вновь надевает колечки на пальцы.

— Прости, Надежда, — говорю я. — Проехали.