Книга Ребе едет в отпуск, страница 99 – Гарри Кемельман

— Мой Дэвид молится каждое утро.

— Даже сейчас? Мне казалось, ты говорила…

— Он собирается сменить профессию, но не религию, — сказала Мириам.

— Ну, раввин и должен молиться, это его работа. А сейчас он, наверное, делает это просто по привычке.

Ясно было, что пример ребе для нее не указ.

— А когда сын вернется из армии, он хочет вступить в религиозный киббуц. Понимаешь, что это значит? Каждый год у него будет рождаться ребенок, а сам он всю жизнь проработает на ферме.

— Ты не одобряешь жизнь в киббуце, Гиттель?

— Конечно, нет. Раньше это было полезно для страны, но сейчас времена изменились. — Увидев, что Мириам ничего не поняла, она продолжала: — Я хочу сказать, что теперь, когда страна укрепилась, это больше не нужно. Ури мог стать врачом, инженером или ученым, он такой умница…

Мириам все еще не понимала, и Гиттель нетерпеливо бросила:

— Разве странно, что мать хочет для своего сына не легкой жизни, а шанса реализовать свои способности?

Гиттель явно была раздражена, и Мириам предпочла перевести разговор на нейтральную тему.

— Ты думаешь, он сегодня приведет эту девушку?

— Вчера я говорила с ним по телефону, и он сказал, что ее отец против. Якобы это неприлично. Представляешь, какое у нее воспитание? Восточные люди все такие.

— А ты не хочешь ее увидеть?

— Не горю желанием.

Рано вечером ребе отправился в синагогу, а когда вернулся, на столе уже горели свечи и лежали две плетеных субботних халы; рядом с тарелкой ребе стоял графин с вином и бокалы. Женщины на кухне возились с последними приготовлениями. Пока все ждали прихода Ури, ребе ходил взад-вперед по комнате и мурлыкал хасидский мотив.

— А он придет в форме? — спросил Джонатан у Гиттель.

— А в чем же?

— А ружье у него с собой?

— Он офицер и не носит ружья.

— О-о! — Джонатан был так явно разочарован, что она поспешно добавила: — У него на ремне пистолет в кобуре, он придет с ним.

Прошло четверть часа, потом половина, и Мириам заметила, что муж часто поглядывает на часы. Она собиралась спросить Гиттель, не стоит ли им сесть за стол, когда прозвенел дверной звонок, Джонатан побежал открывать, и на пороге появился Ури.

Он был таким, каким его описала мать: рослый, загорелый, уверенный в себе. Джонатана он сразил наповал — форма, ботинки, берет, а особенно пистолет в кобуре. Ури представили ребе, они обменялись рукопожатиями, а Мириам он сердечно поцеловал, спросив:

— Не возражаешь, Дэвид?

С матерью он поздоровался так, будто в последний раз видел ее час назад. Из уважения к Мириам он говорил по-английски с сильным акцентом, казалось, слова рождаются у него где-то в горле.

— Ну, весело прошла конференция на той неделе? — спросил он мать.

— Туда ездят не затем, чтобы веселиться, — укоризненно заметила она.

Они не обнялись и не поцеловались, и только жест собственницы, которым она сняла с его куртки какую-то пылинку, выдавал их родственную связь.

— А зачем же? Туда ездят, чтобы учиться? — Он продолжал дразнить мать. — Чему там тебя могут научить? — И объяснил Мириам: — Она встречается там со своими старыми друзьями — из Иерусалима, Хайфы, Тель-Авива, отовсюду. Некоторые живут с ней в одном городе, но видятся только на конференциях.

Гиттель общалась с ним довольно обыденно, ничем не выдавая своих материнских чувств, которые только что демонстрировала Мириам. Ее тон был мягко-ироничным, но когда речь заходила о подруге сына, становился саркастическим. Он отвечал спокойно и добродушно, но иногда моментально вскипал и едко отвечал на иврите, словно родной язык давал ему больше выхода эмоциям, а может, чтобы не задевать хозяйку.