Книга В воскресенье рабби остался дома, страница 13 – Гарри Кемельман

— Но они заплатили за эти места. По крайней мере, те, у кого есть именные таблички, — заметил Горфинкль.

— А ты этому не верь. Я во всем разобрался. Я просмотрел протокол общего собрания, которое было пять лет назад. Тогда они только начинали кампанию за строительный фонд и наобещали чего угодно. И Беккер, который был тогда президентом, сказал, что любой, кто пожертвует тысячу баксов, сможет из года в год резервировать свое место. То есть не было такого, чтобы правление это решило и за это проголосовало. Это было так, по ходу, и получилось экспромтом, понимаешь? Тогда, — он сжал руку Горфинкля, чтобы подчеркнуть сказанное, — правлению на следующем заседании пришлось вынести хоть какое-нибудь постановление, чтобы вытащить Беккера из ловушки, в которую он сам себя загнал. И они сказали, что за теми, кто пожертвовал тысячу баксов, остаются их места — каждый год до последнего дня продажи мест.

Но тут же, в следующем году, они вообще перестали продавать места и зачли те бабки как ежегодные членские взносы, так что, как мне кажется, эти ребята вообще не имеют никаких прав на тепленькие местечки, которые они постоянно занимают. Я тебе больше скажу: не все из них — у кого на местах есть именные таблички — дали свою тысячу баксов.

Горфинкль, приземистый человек лет сорока пяти с квадратным лицом, ответил:

— Скоро мы будем устанавливать сиденья по типу театральных. Может, подождем с этим до тех пор?

— Проект Нуссбаума? — Бреннерман рассмеялся. — Он пришел ко мне сразу после того, как меня выбрали председателем «Братства», — я должен был убедить своих начать кампанию по сбору дополнительных средств на установку новых стульев. И буквально на прошлой неделе он снова заговорил об этом. Последние четыре года он приставал к каждому председателю «Братства» — и женской общины тоже. Я сказал ему, что большого энтузиазма, похоже, не дождешься.

— Не знаю, эти стулья ужасно неудобные. А наших денег хватит только на половину.

— И обидно, что деньги-то лежат, да не про нас. О, а что если протолкнуть эту идею на презентации фонда социальной активности? Скажи, а можно завещание миссис Оппенгеймер истолковать так, чтобы мы могли получить деньги хотя бы на покупку обивки для сидений?

Горфинкль покачал головой.

— Ничего хорошего это не даст. Стулья станут выше, а они и так слишком высокие. Дело не столько в сиденьях, сколько в спинках. Слишком уж они прямые. Единственный, кому они нравятся, — доктор Клейн, остеопат. После Йом-Кипура у него больше пациентов с болями в крестце и судорогами в ногах, чем за весь год.

Бреннерман рассмеялся.

— А кто их вообще выбрал, именно эти стулья?

— Никто их не выбирал. Всех — в основном тех самых, с табличками на стульях, — так потрясла репутация этого архитектора, что они позволили ему делать все, что он хотел. Я думаю, эти стулья скопированы в какой-нибудь старой английской церкви. А ему-то что? Его интересовало только, как это выглядит; он не собирался на них сидеть. Забавная штука — этот вопрос о местах. В том шуле^[23], куда обычно ходил мой отец, было очень важно, где ты сидишь. По традиции важные шишки, парни с ихэс^[24], с положением, всегда сидели впереди. Чем ближе ты был к Ковчегу, тем ты важнее. В этом шуле у них был даже ряд стульев у той стены, где стоял Ковчег, лицом к остальной конгрегации. Я помню тех, которые там сидели, в основном старики с длинными бородами, в длинных шерстяных талесах^[25]. Отец называл их п'ней. Черт возьми, я много лет не вспоминал это слово. Это на иврите, означает «лица». Отец всегда говорил, что они представляют лицо конгрегации, самые набожные и самые образованные.