Книга Идентичность Лауры, страница 72 – Ольга Владимировна Маркович

— Я уверен, что с ней все хорошо, — успокоил его я. — Ты иди, отдохни. Теперь я ее поищу.

Эл кивнул и побрел, ссутулившись, в дом, как большой горный тролль. Казалось, вселенского масштаба печаль улеглась на его плечах.

Стемнело быстро, и вся эта праздничная мишура загорелась, запереливалась желтыми, синими, красными и зелеными огоньками. Иллюминация навевает тревогу. И дело, думается, не в ангаре и не в Джесс. Скользя по влажному от тропического дождя асфальту, я кое-что вспомнил. Фонарь освещал пяточек дороги впереди, и я вошел в тихий транс от мерного движения. От мороси, что танцевала в воздухе, как кокотки варьете в брызгах шампанского. Как память умудряется начисто вычеркивать некоторые эпизоды? В уме всплыло рождество в Майами. Мне было лет шесть или около того. Я очень ждал тот праздник. Папа должен был подарить мне ростовую машину с педалями и рулем, в которой я мог бы колесить по участку, как взрослый. Я знал, что он ее купил. Понял это по его заговорщицкому взгляду. Отец любил меня баловать. Так у него проявлялась любовь. А я в ожидании подарка забыл приготовить что-то для него. У меня была открытка для мамы, которую мы сделали с домработницей Трейси. Доброй и шумной женщиной с большими руками, пахнущими кукурузой. Думаю, от нее мне и передалась любовь к грубоватым женщинам. Мама-то совсем не такая. Она похожа на Джоан Коллинз из «Династии» 80-х. Вечно увешанная бриллиантами заносчивая дамочка с крохотным задом, обтянутым люрексом. Трейси мы отпустили к семье на праздники, а я страсть как захотел сделать отцу открытку. Мамы нигде не было. Кругом бродили одинаковые официанты, одетые в белое. Наверное, потому я и называл их про себя штурмовиками. Они носили круглые подносы на трех пальцах, как на присосках. Я был уверен, что так оно и есть, ведь когда штурмовики наклонялись, лавируя между гостями, подносы никуда не падали, а наклонялись вместе с ними. Кругом было полно людей, которых я видел впервые. Женщины и мужчины чинно кивали друг другу и улыбались так, будто им затянули тугие хвосты на затылке, как у соседской девчонки Нелли Джонс. Мы часто спорили с ребятами, глуповата ли она и оттого все время улыбается, или дело в прическе. Дети, пришедшие к нам на праздник, были нарядными, как коллекционные куклы из серванта тетушки Бернадетт. И пугали меня почти так же своими скучающими, не выражающими эмоций лицами. А что может быть хуже скучающих детей? Только дети, сующие свой нос куда не следует! Прошерстив первый этаж и не найдя мамы среди гостей, я поднялся на второй. Отец сказал, что, наверное, она пошла к себе припудрить носик. Услышав ее голос, я ворвался в комнату с криком: «Мам, мам, ты не знаешь, где мои цветные карандаши?» Из видового окна — главной достопримечательности их с папой спальни — открывался потрясающий обзор на сад, бассейн и большую искусственную ель, украшенную огоньками. Переливающееся дерево было первым, что я заметил, открыв дверь. Вторым была мама, сидящая верхом на штурмовике. Огоньки скакали по ее голым грудям, отражались и мерцали в бриллиантовом колье, рассыпая разноцветные блики калейдоскопом по стенам и потолку. Мама сказала: «Ой, Гиг». Только это целомудренное «ой», будто она школьница. Я захлопнул дверь. Ненавижу огоньки. И Рождество тоже. Думаю, мое детство тогда и закончилось. Думаю, тогда ушла из меня вся трогательная карапузья восторженность, оставив выжимку из первоклассного сарказма. Я долго винил мать и жалел отца, пока не понял, что его все устраивало. Они до сих пор вместе. Она до сих пор в бриллиантах, и у нее всегда есть личный водитель, тренер по фитнесу и теннису, астролог, психолог. А отец все так же смотрит заговорщицким взглядом, но уже не только перед праздниками, когда готовит кому-то долгожданный подарок. Взгляд, полный потаенного добродушия, стал его маской. Думаю, это не любовь, а патология какая или одержимость. Сам себя ненавидишь, но готов на многое. Или, может, даже не готов, но делаешь.