Книга Башня. Новый Ковчег, страница 118 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

— Погоди, Алексей Игнатьевич, дай отдышусь.

Павел знал, зачем Ледовской здесь — его также как и многих волновал один вопрос: власть в Совете Двенадцати. Слухи о грядущих переменах, казалось, уже перестали быть просто слухами и мало-помалу принимали очертания неумолимой реальности.

Павел налил из стоявшей на столе бутылки воду в стакан, быстро выпил и тут же налил второй. Повернулся боком к застывшему в кресле Ледовскому, устремил взгляд в небо. Так уж получилось, что его вотчина была на самом верху, в центре, и вместо стен, окон и потолка был один сплошной прозрачный купол. Вспомнилось, как Ника, будучи ещё совсем малышкой, подходя к стеклянной стене, прислоняла к ней свои крохотные ладошки, прижималась веснушчатым носом и замирала, а Павел смотрел на эту маленькую хрупкую фигурку, на разлетевшиеся во все стороны огненные кудряшки, против бунтарского хаоса которых были бессильны все ленты и заколки на свете, и сердце на миг останавливалось, переставало биться, словно его девочка стояла на самом краю мира, перед гигантской пропастью. А она поворачивала к нему смеющееся лицо и говорила:

— Папочка, смотри! Стеклянное небо!

И он, не выдерживав, подбегал к ней, подхватывал на руки, растрёпанную, хохочущую, крепко прижимал к себе, борясь с вдруг нахлынувшим безотчётным чувством страха.

…Павел зажмурился, отгоняя видение прочь и снова возвращаясь мыслями к текущим делам, к электростанции, единственной оставшейся, которая принимала сейчас весь удар на себя, к людям, работающим там, на нижних этажах Башни, к Марату…

Внизу у Руфимова дела шли из рук вон плохо. И дело было не в Марате — лучшего начальника станции, чем Руфимов, во всей Башне ещё поискать — дело было в том, что Башня старела. Она была подобна человеку, который ещё крепится изо всех сил, старается, но годы берут своё. Вот как Ледовской (Павел чуть скосил глаза на старого генерала), высокий, сухопарый, с безупречно ровной спиной и выправкой, какой бы позавидовал двадцатилетний, но ещё пару лет назад он бы не присел, остался стоять или быстро вышагивал по кабинету, чуть наклонившись вперёд и заложив за спину сухие руки, а теперь, вошёл и сразу опустился в кресло. И пусть сидит прямо, не сводя с Павла суровых, прищуренных глаз, а всё равно чувствуется уже — сдаёт понемногу Алексей Игнатьевич, сдаёт.

Вот и Башня сдавала.

Марат Руфимов понимал это так же отчётливо, как и Павел. И как Павел не мог смириться с этим. И горько осознавал, что его станция — сердце Башни — бьётся с перебоями.

На последнем совещании Совета, где вопрос о ресурсах встал ребром, и потому без присутствия Марата было не обойтись, Руфимов не сдержался — выматерил их всех. От души, выплёскивая злость и безнадёжность.

— Надо отключать пятый энергоблок. Не дадите добро — сам отключу!

— Под суд захотел? — Ледовской недобро прищурил глаза.

— А хоть и под суд! — смуглые щёки Марата Руфимова пошли красными пятнами.

Не боялся Марат никакого суда. Другого боялся.

Павел понимал, что Руфимов прав, но тогда, на том совещании не поддержал его. И видел ведь, как полоснул по нему Марат взглядом — зло, не тая презрения — а всё равно промолчал. А сегодня с утра, едва первые сводки аналитиков легли к нему на стол, крепко выругался, проклиная самодеятельность Марата и восхищаясь его выдержкой и смелостью. И было чем восхищаться.