Книга Башня. Новый Ковчег 5, страница 208 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Боря представил себе, как вываливает всё это на Савельева, и даже попытался подсчитать, успеет ли он уклонится от его кулака. Потому что за такие фокусы Савельев точно его отоварит, к гадалке не ходи. Какая-то часть Бориса, ещё способная оценить юмор ситуации, тут же представила, как они сцепятся в коридоре на глазах у всех — интересно, у кого-нибудь хватит решимости оттащить от него Савельева, хотел бы он посмотреть на этого смельчака.

Дурацкая мысль промелькнула и тут же пропала, потому что следом пришло понимание: она ничего не сказала. Павел не знает о том вечере. Он вообще не об этом.

— Что-то случилось? Есть какие-то новости? Что-то на станции? Или…

В серых глазах Павла колыхалась тревога, и за этой тревогой был весь Савельев. Для него не существовало никаких личных разборок — по крайней мере сейчас не существовало. Была только станция, дело. Даже про дочь (а Борис не сомневался, что проглоченные Павлом слова в конце — это про неё, про Нику) Павел спросил во вторую очередь.

— Нет никаких новостей. Как вы там, инженеры, говорите… всё штатно. Чего ты сорвался? Иди, ужинай. Ждут тебя.

— Тогда что? — Павел с облегчением выдохнул, но тут же снова нахмурился.

— Что? — попытался закосить под дурака Литвинов.

— Боря. Что происходит? Почему ты рванул из столовой? И что за ахинею ты нёс про семейную идиллию?

— Да ничего, Паш. Устал я. Может чего от усталости и сболтнул, я не помню.

Борис попытался обойти Савельева, но тот перегородил ему дорогу.

— Послушай, Борь, я же тебя как облупленного знаю. Или ты мне сейчас выкладываешь, что за шлея тебе под хвост попала, или…

— Или что? Драться будем? — хмыкнул Литвинов. — Ты, Паша, от переутомления совсем спятил, как я погляжу. Дай пройти.

— Чёрта с два! — вспылил Савельев. — Хрен ты отсюда уйдёшь, пока я не пойму, что происходит. Я сыт по горло уже всякими тайнами и загадками, ещё не хватало, чтобы ты…

— Да оставь ты меня в покое! — не выдержал Борис. — Что тебе надо от меня? Что я, не имею права устать? Ты тут не один вкалываешь с утра до вечера, я тоже не без дела по станции шляюсь. Могу я побыть один? Или я должен непременно тебя там развлекать, изображать шута горохового при твоих дамах? Пока вы с семейством ужинать изволите?

— Что ты несёшь, Боря? — Павел посмотрел на него с таким недоумением, будто у Бориса на голове выросли рога.

— А что я несу? Я, Паша, как есть говорю. Лишний я там — неужели непонятно? Что ты за идиот такой.

— Да с чего ты взял, что ты лишний? Спятил?

Слова про третьего лишнего, нет, просто про лишнего вылетели у Бориса сами собой, сорвались с кончика языка, и на лице Павла отразилось неподдельное изумление. И оно, изумление это, и было настоящим, только за него и стоило хвататься и верить — верить в Пашкину искренность, дружбу, в Пашкину простоту, иногда граничащую с глупостью, — но в том то и дело, что Борис не мог. Хотел, но не мог. Потому что в глубине души всегда жил липкий, ничем не искореняемый детский страх.

…Наверно, мало кто помнит в своей жизни первый день дружбы с кем бы то ни было — в детстве это возникает спонтанно, приходит само собой, рождается из ниоткуда, — но Боря Литвинов помнил. Весь тот день, до мельчайших подробностей. Помнил крепкое Савельевское рукопожатие. Помнил маленькую чёрточку от ручки на Аниной щеке. Он сказал ей потом, уже ближе к вечеру: