Книга Башня. Новый Ковчег 5, страница 272 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Почему-то именно эти слова не шли у Кира из головы.

Вернувшись из медсанчасти к себе в комнату, Кирилл растянулся на кровати поверх одеяла, уставившись в потолок, на котором неподвижно застыли тёмные тени. Мазь и обезболивающее сделали своё дело — ожоги на ладонях Кира не беспокоили, но вместо боли пришла непонятная усталость. Она навалилась, придавила тяжёлым и душным одеялом, сбросить которое у Кира не было никаких сил. Он чувствовал себя измотанным, измочаленным, но это не было физическим утомлением, тут было другое — Кира словно вывернули наизнанку, выпотрошили, выпили до дна и оставили наедине с вопросами, ответы на которые он искал и не находил.

И сейчас, несмотря на то, что Кир вроде бы и выспался — а сон его всё-таки сморил и сморил достаточно быстро, Кирилл едва успел скинуть с себя одежду, не удосужившись не то чтобы убрать вещи в шкаф, но хотя бы повесить их на стул, — все беспокоившие его вопросы вернулись снова.

— …Кирилл, ты настоящий герой… броситься туда в паровую, я бы точно не смог… — полный неподдельного восхищения Гошин голос вливался в невнятный поток полуоформленных в слова мыслей. Он не раздражал и не беспокоил, скорее вызывал недоумение, потому что Кир искренне не понимал ни своего геройства, ни той самоотверженности, которую по какой-то непонятной причине приписывали ему и Гоша, и Катя, и — что уж было совсем странно — Анна Константиновна.

Вы ведь так с ним похожи.

Похожи. Как же.

Понимание опасности, которой они все чудом избежали, а главное осознание того, что он просто мог погибнуть там в паровой — от взрыва, ожогов, ещё чёрт знает от чего, — пришло к нему только в медсанчасти. Он сидел на жёсткой кушетке, заторможенный и всё ещё не отошедший от крика Савельева, а Анна Константиновна молча обрабатывала ему обожжённые ладони, изредка поднимая голову и как-то странно поглядывая на него. И, возможно, именно это её непонятное молчание, напряжение, которое она всё ещё не могла сбросить с себя и которое отчётливо ощущалось в её жестах и передавалось ему, и стало той отправной точкой, тем толчком, что заставил его очнуться, вынырнуть наконец из тумана, в котором он бездумно плыл, и вдруг пришло понимание, что он опять был на волоске от гибели. И что все они, здесь на станции, а, может, и во всей Башне, только что прошли по краю.

Но всё это до Кира дошло только в медсанчасти, а тогда, когда он бросился за Павлом Григорьевичем, пытаясь докричаться до него, он ни о чём таком не думал. Ему не было страшно, он не представлял, какая опасность ему грозит, он вообще ничего не соображал — орал только как последний идиот про третий насос.

А вот Савельев в отличие от него всё понимал. И знал, что, бросившись туда, в паровую, он может не вернуться, и вероятность не вернуться оттуда была не просто высокой — она была огромной, и всё равно, зная и понимая всю степень риска, Павел Григорьевич на это пошёл.

Ну и кто после этого настоящий герой, а кто просто дурак? По мнению Кира, ответ на этот вопрос был более чем очевиден, и только непонятные слова Анны Константиновны по-прежнему не давали покоя.

Звонкий стук прервал и мысли Кира, и восхищённый пафос Гошиной речи.

— Ребята, к вам можно? — в приоткрытой двери показалась Маруся. Вернее, Мария Григорьевна, конечно же, хотя, глядя на её улыбающееся лицо, задорные ямочки на круглых щеках, искрящиеся серые глаза и растрёпанные светлые волосы, весёлыми завитушками скачущие по плечам, официальное «Мария Григорьевна» тут же вылетало из головы, и на ум приходило только Маруся — полудетское, смешное имя, которое невероятным образом ей шло.