Книга Башня. Новый Ковчег 5, страница 74 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Оленьке было в принципе достаточно и того, что вытурили Шостака, Вериного дружка, но, если Котова организует ещё и публичное покаяние, что ж… для Ледовской это лишним не будет. Пусть покается. Оля Рябинина улыбнулась.

— Но вы, Ольга Юрьевна, — продолжила Змея, воодушевившись Олиным довольным видом. — Вы говорили, что нарушителей было пятеро. А патруль взял только четверых.

— Пятеро? — Оленька оставила чашку в сторону. Она уже знала, что, когда патруль накрыл тайник, Полякова там не было, вероятно, он ушёл раньше, и теперь она мучительно соображала, говорить Змее о Сашке или нет. С одной стороны, он там был и был, конечно же, неслучайно и, значит, что-то его связывает с ними всеми и особенно с зазнайкой Ледовской, а, с другой стороны, он же теперь Алекс Бельский, и чёрт его знает, не поспешит ли она, выдав его так сразу… может, лучше повременить?

Она машинально взяла с подноса печенье и надкусила его острыми белыми зубками.

— Разве я сказала — пятеро? — Оленька всё-таки решила пока молчать о Сашке. — Я, наверно, оговорилась. Или вы не так расслышали. Их там было четверо. Четверо, Зоя Ивановна.

Оля приподняла уголки губ и качнула головой. На лице Змеи расползлась кислая улыбка.

— Я ослышалась, Ольга Юрьевна. Прошу меня простить.

— Ничего. Это с каждым бывает, — Оленька поднялась с места, стряхнула с юбки крошки печенья — какая же дура эта Котова, даже салфетки подать не догадалась. — И… вот ещё. Пока я не забыла. Уточните, пожалуйста, происхождение Русакова, и… — она немного задумалась. — И Сазоновой. Да. Этих двоих. Мне кажется, им не место в административном секторе.

И, не дожидаясь ответа Змеи, Оленька вышла из кабинета, выпрямив спину и царственно подняв голову.

— Тимур…

Он не оглянулся. Продолжал, не торопясь, застёгивать пуговицы на кителе, снизу-вверх, как привык. Дошёл до самой верхней, просунул гладкую блестящую пуговицу в петлю, поправил воротник, почувствовав, как жёсткая ткань упирается в гладко выбритую кожу подбородка, выпрямился и только после этого обернулся.

Она сидела на кровати, поджав к груди ноги и натянув на себя одеяло. Тонкие волосы, непонятного оттенка — такой бывает у домашних мышей, не серый и не коричневый, а что-то среднее — едва доставали до острых, почти девчоночьих плеч. Она и сама была похожа на мышь, тощую, пугливую, с бегающими глазками на треугольной, вытянутой, как у мыши физиономии, и, казалось, если прищемить ей хвост — если б он у неё был, этот хвост, — она заверещит, пронзительно и резко, забьётся, захлёбываясь собственным визгом, и тогда можно будет лениво наступить на неё, перенеся на ногу всю тяжесть сильного тела, ощущая, как хрустко ломаются под тяжёлой подошвой армейского ботинка нежные тонкие косточки.

Караев медленно провёл взглядом по тщедушной, собравшейся в комок фигурке, и она правильно считала его взгляд, ещё больше втянула голову в плечи, продолжая смотреть на него преданно и покорно, со смесью страха и унизительного обожания, с какой жертва смотрит на хищника.

В системе жизненных ценностей полковника Тимура Караева все люди делились на хищников и жертв, эту простую истину он усвоил с детства.

Его отец был хищником — молчаливым, гибким, опасным. Неподвижный взгляд тёмных, блестящих глаз подчинял и завораживал, и мать глядела на отца с обожанием, замешанным на страхе и покорности, стремясь предугадать его малейшее желание, с готовностью броситься ему под ноги, распластаться, подставив под его сапог узкую, нервную, трепещущую от боли и наслаждения спину. Мать была жертвой.