Книга Башня. Новый Ковчег 5, страница 91 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Кирилл молчал.

— В общем, давай мы поступим так, — продолжил Егор Саныч. — Ты сейчас перестанешь дурить, а я подумаю, что нам теперь делать. Есть у меня одна идея. А ты приляг, Кирилл, у тебя трещина в ребре, тебе покой нужен, а ты тут скачешь по отделению, медсестёр пугаешь.

— Я всё равно тут не останусь, — не сдавался Шорохов. — Тем более, если так и так уже узнали.

— Не останешься, не останешься, — заверил его Ковальков, который внезапно понял, как надо действовать. — Ты только не испорти всё. Полежи тут до вечера, а я всё устрою. И без фокусов, Кирилл. Ты же и меня подставишь, если что.

Шорохов нехотя кивнул. Егор Саныч поднялся со стула, пошёл к двери, ощущая спиной колючий взгляд непокорного мальчишки. У выхода он ещё раз оглянулся.

— Пожалуйста, Кирилл. Не делай глупостей, прошу тебя. Хотя бы до вечера. Хорошо?

И, не дожидаясь ответа на свой вопрос, быстро вышел из палаты.

— Опаньки ты как, Валера! Сразу с козырей зашёл, ну ты силён.

— А что? Могём! Карта в масть…

— Дурачкам и новичкам…

Ника отошла от дверей и опять легла на кровать лицом к стене, привычно подтянула колени к подбородку, обхватив их обеими руками. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать голоса своих мучителей, но она знала, что даже с заткнутыми ушами она будет их слышать — их громкий смех, крепкие словца, вплетающиеся в речь, хлёсткие удары замызганных карт о низкий полированный столик, притащенный ими в коридор из маленькой, голубой гостиной. Даже с заткнутыми ушами она будет ощущать их присутствие, чувствовать запах, чужой запах, которым, казалось, насквозь пропахла квартира — их с папой квартира, которую эти превратили в тюрьму.

Она их всех называла — эти, не делая между ними никакого различия, ненавидя их всех, скопом и по отдельности: простых солдат, дежуривших у дверей её спальни, майора со смешной фамилией Бублик, сыпавшего осточертевшими шуточками, полковника Караева, страшного, похожего на стервятника, с тёмными немигающими глазами, даже Мельникова, который приходил каждый день, осматривал её, словно куклу, задавал вопросы, на которые она не считала своим долгом отвечать. Она ненавидела их, потому что они служили ему, этому уроду, захватившему всё вокруг — Башню, власть, их квартиру, — тому, кто серой тенью накрыл её жизнь, кто запер отца внизу, кто приказал убить Кира, её Кира.

В дверь тихонько постучали, и тут же, не дожидаясь ответа (впрочем, она всё равно никогда им не отвечала), дверь, скрипнув, отворилась.

— Ника Павловна… вам, может, надо чего? Ника Павловна…

У того, кто спрашивал, был юный, совсем мальчишеский голос, а ещё — Ника это тоже знала — круглое лицо, короткий, смешной пимпочкой нос, оттопыренные уши и фамилия Петренко. Он был самый молодой, и как молодого его гоняли к ней, раз в полчаса (так было заведено), проверить, всё ли в порядке, ну и для проформы поинтересоваться, не нужно ли ей чего.

Ей от них ничего было не нужно. Ну разве чтоб они все провалились сквозь землю, исчезли, а ещё лучше — чтобы пристрелили этого урода, обосновавшегося в спальне отца.

Откуда-то из глубины опять жаркой волной поднялась ненависть, вспыхнула, загорелась ярким огнём. Ника не прогоняла это чувство, которое по силе и разрушительности превосходило все эмоции и чувства вместе взятые, не прогоняла, потому что именно ненависть давала ей силы жить дальше. Не сойти с ума, не свихнуться от горя, не съехать тихо с катушек, как это было в первые дни, когда боль и темнота настолько поглотили её, что она никого и ничего не слышала, медленно погружаясь в странный и серый мир, наполненный беззвучно скользящими мимо неё и сквозь неё вязкими бледными тенями.