Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 218 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Океан продолжал бурлить. Он вобрал в себя остатки смертельной волны, и теперь тяжело дыша, перекатывая волны, готовился к новому броску. И Борис ничего не мог ему противопоставить. Он выжил, но остался один. У него не было ни оружия, ни связи, ни желания и сил «давить из себя героя» (Борис не врал, говоря эти слова Павлу ещё там, на АЭС), ничего не было — даже пути назад, и того не осталось. Только дорога на Южную, и что он там будет делать один, он тоже не знал.

План, который они разработали с Савельевым и Островским, хоть и пестрел дырами, но всё же при некотором везении вполне мог бы сработать.

Изначально предполагалось, что Борис с отрядом доберётся до Южной станции. В задачу самого Бориса входило отыскать на четвёртом ярусе помещение РЩУ-15, там находился пульт резервного управления, связаться по телефону с Павлом и, следуя его указаниям, перевести АЭС на резерв. Отряд капитана Истомина в это время должен был захватить главную щитовую, где окопались Ставицкий с Васильевым. Этих двоих предполагалось, если не ликвидировать, то хотя бы как-то отвлечь, потому что любые действия, которые будет совершать Борис в резервной, не останутся незамеченными для Васильева: всё это так или иначе отразится на мониторах. Ну и третьей, ключевой частью плана должен был стать штурм Южной — атака майора Лебедева, начатая по знаку Островского. Все три события, запущенные одновременно, давали хорошую надежду на успех.

Находясь наверху, в привычном антураже собственного кабинета, склонившись над шуршащими листами старых карт, было легко воображать себя героем. Борис нервничал, но только слегка, да и то, не столько нервничал, сколько был охвачен азартом, давно позабытым чувством юношеского задора, который ударял в голову, подобно пузырькам пьянящего шампанского.

Но сейчас, когда пришло понимание, что он один, что тыла нет и помощи тоже нет, его охватил страх. И Борис опять вспомнил, что он — не герой и никогда, собственно, им не был. В отличие от Савельева. Или от этого мальчишки, Кирилла Шорохова, с дерзкими, чуть раскосыми глазами.

Он — не герой.

И тем не менее Борис продолжал идти вперёд. Спотыкался, болезненно морщился, припадая на повреждённую ногу, и повторял — как мантру повторял — чужие слова: чёрта с два я сдамся, чёрта с два…

* * *

— Вас папа за мной прислал, да?

Серые глаза — Пашкины глаза — смотрели на Бориса твёрдо и вопросительно. И Борис опять, как тогда в больнице, когда Ника пришла к нему с дневником Игната Ледовского, поразился произошедшей в ней перемене. Исчезла лёгкая припухлость щёк, лицо стало строже, в нём появилась утонченность, делавшая её отдаленно похожей на Анну. Она повзрослела, их с Пашкой девочка, хотя сквозь эту взрослость нет-нет, да и проступала детская доверчивость, трогательная и нежная, проступала едва заметным жестом, слезинкой, повисшей на длинных золотистых ресницах, нечаянным, полным надежды вопросом: это же папа, да? папа вас прислал? за мной, да?

— Нет, не за тобой, — Борису было жаль разочаровывать её. — Но прислал. И ровно для того же, что собиралась сделать ты.

И опять его обожгло, поразило, что отец и дочь, не сговариваясь, подумали об одном и том же. А она, услышав это, неожиданно просияла. И он, тоже улыбаясь, придвинул к себе телефон.