Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 250 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Это было тяжёлое время. Океан схлынул, оставив после себя почти непригодную для жизни пустыню, глядя на которую, опускались руки. Это сегодня здесь гудят на ветру корабельные сосны, покачивая пушистыми макушками, а тогда была топь да грязь, мусор, куски старого пластика, невесть откуда нанесённые сюда за почти сто лет. Ни деревьев, ни травы. На дне русла Кедровки колыхалась мутная жёлто-коричневая жижа, которую не то что пить, в ладони и то подчерпнуть было страшно. Ноги вязли в илистом песке, перемешанном с грязью, а на невысоких сопках гулял, не встречая никакой преграды, шалый ветер, и на поверхности уже подсохшей земли выступали крупные белые крупицы соли.

Ничего радостного не было в этой картине — постапокалиптический, безжизненный пейзаж, — но Павел заметил краем глаза, что Соловейчик улыбается. Худое морщинистое лицо его слегка разгладилось, а глаза, две большие спелые сливы, наполнились влагой.

— Ну вот мы и на земле… дожили наконец-то. Дождались…

Они втроём забрались на одну из сопок, стояли, посматривая по сторонам, и Павел с удивлением отметил, как изменился Соломон Исаевич: стал будто бы выше ростом, а на усталом лице застыло выражение глубокого удовлетворения. Павел не удержался, пошутил:

— Вы, Соломон Исаевич, сейчас прямо как Моисей, что сорок лет водил свой народ по пустыне.

— Побойтесь Бога, Павел Григорьевич, — тут же отозвался Соловейчик. — Какой из меня Моисей? Моисей таки у нас вы. Это вы народ вывели на землю.

— Вывел, как же, — хмуро хмыкнул Павел, вспомнил очередные дебаты с Величко. Тот мало того, что сам упёрся, так и людей давать не хотел. — Не больно-то народ этот и выводится. Всё осторожничают. Боятся.

— Ничего. Выйдут. Куда они денутся…, — Звягинцев, до этого молча созерцающий неутешительную картину, положил руку Павлу на плечо, ободряюще похлопал. Потом наклонился, подчерпнул полные ладони грязи, что хлюпала и чавкала у них под ногами, поднёс к лицу и, втянув носом запах ила, соли и чего-то ещё, сказал. — И всё-таки земля. Земля, Павел Григорьевич…

И опять замолчал.

Павел в задумчивости спустился вниз, оглянулся. В ушах визжал ветер, поднимал местами мелкую пыль с подсохших песчаных островков, а на высокой сопке стояли двое: маленький пожилой еврей с грустной и задумчивой улыбкой и русский старик, высокий, жилистый, мявший в руках то, чему ещё только предстояло стать настоящей землей.

— Давид! — Павел окликнул начальника пристани.

Тот моментально обернулся и, поймав вопросительный взгляд, только удручённо развел руками.

— Не пришла ещё, Павел Григорьевич. Непонятно, что их так задерживает. Я Лагутенко посылал проверить к Чёрным соснам, не сели ли они вдруг на мель, но баржи там нет.

— Да какая мель, — недовольно отмахнулся Павел. — Не июль месяц.

Он понял, о чём говорит Давид. Чёрными соснами называли место, где пару лет назад случился сильный пожар. От большой катастрофы тогда спасло только то, что возгорание возникло на небольшой горушке, локализовали и потушили быстро — остался только, как напоминание, выгоревший пятачок, да чёрные скелеты сосен. Там Кедровка делала резкий поворот, который сам по себе представлял опасность, но хуже было другое: в середине лета река здесь опасно мелела, обнажая покатое каменистое дно, иногда приходилось даже закрывать навигацию на несколько дней.