Онлайн книга «Башня. Новый Ковчег-3»
|
— А вот не скажи… — Слушай, — голову Павла тисками сдавила боль, мысли, какие и были, словно вымело. — Я чего-то совсем не в состоянии сейчас о чём-либо думать. Как-то мне… Он споткнулся, силясь подобрать более мягкое определение своего состояния, но так и не придумал ничего цензурного и махнул рукой. Борис всё понял и так. Внимательно посмотрел на него, по лицу поползла знакомая кривая ухмылка. — Давай, Паша, отдыхай. И если я услышу, что ты опять за стенкой всю ночь топаешь как медведь и кряхтишь, приду и привяжу тебя к кровати. — Может, ещё и колыбельную споёшь? — мрачно пошутил Павел. — Может и спою, — Борис отвернулся и принялся сгребать в кучу все разбросанные листы. — Спи, короче, Павел Григорьевич. А я с твоего позволения покумекаю надо всем этим. Пораскину картишки, которые мы имеем… * * * О том, что там Борис собирался раскидывать, Павлу думать не хотелось. История с дневником оказалась тупиком, он был в этом более чем уверен. Нет никакой связи между событиями почти семидесятилетней давности и тем, что происходит сейчас. Кровать, на которую завалился Павел, громко охнула и просела. Надо бы правда поспать — мелькнуло в голове. Павел попытался устроиться поудобнее, закрыл глаза, но сон не шёл. Вместо этого вспомнилась бабка на похоронах отца — торжествующая, почти счастливая. Хотя она и была счастливой, столько лет ждала смерти того, кто убил её семью. А мать… интересно, она знала или нет? Наверно, нет, хотя… Странная история его семьи, закрученная как в дурацком романе, замелькала перед глазами, задвинула в дальний угол его собственную несуразную жизнь, и две женщины, одна живая, а другая мёртвая, на время оставили его, забрав с собой пульсирующую боль, вбивающую гвозди в виски. Голова стала на удивление ясной и чистой, но облегчения это не принесло — откуда-то издалека уже подбиралась знакомая мелодия, вторгаясь в душу, звучала всё громче и отчетливей, нежные аккорды с едва наметившийся тревогой трансформировались в обличающий набат, и стало трудно дышать, как тогда. Павел закрыл глаза и увидел мать, её руки, длинные пальцы, ласкающие клавиши, ровную, сосредоточенную спину, завитки тёмных блестящих волос на длинной шее. Она всегда что-нибудь играла, когда приходила к Ставицким. Дома — никогда, даже не приближалась к фортепиано, которое откуда-то достал отец. Инструмент, стоявший в их квартире, напоминал гроб — большой, чёрный, чуть подёрнутый тоскливой серой пылью. Павел не помнил, просил ли отец хоть когда-нибудь, чтобы она сыграла. Наверно, нет. А дядя Толя просил. Всегда. — Сыграй нам что-нибудь, Ленуш… И тихо стоял рядом, опершись о фортепиано и не сводя печальных, голубых глаз с сестры… Сейчас Павел глядел на эту сцену словно со стороны, не глазами маленького мальчика — Пашки Савельева, из той ненавистной породы, — и даже не глазами сегодняшнего, уже повзрослевшего Павла, натворившего не меньше и даже больше, чем отец, а глазами Ставицких и Андреевых, всех Ставицких и всех Андреевых, с их тяжёлой трагедией за спиной. Дядя Толя его никогда не замечал или делал вид, что не замечал, хотя, кто вообще в доме Киры Алексеевны обращал внимание на Пашку Савельева. Его место было в дальнем углу или в комнате Серёжи, где всё было мягко-плюшевым, светло-бежевым и пастельно-розовым, как у девочки. Да и сам Серёжа Ставицкий был таким же робким и плюшевым — смешной и нелепый младший двоюродный брат, преданно смотрящий на Пашку тёплыми щенячьими глазами. |