Книга Смерть и креативный директор, страница 46 – Рина Осинкина

Она наконец на Олесю взглянула – вопросительно и серьезно.

«Вот, значит, как…» – думала Звягина.

Нашелся бы сейчас, вот прям сию минуту, кто-нибудь мудрый и добрый и подсказал, как она должна ответить ребенку.

Но никого похожего на прозорливца и мудреца рядом не было, ищи выход сама, классная тетя Леся.

– Настя… Я тоже хочу тебе секрет доверить. Это очень важный секрет. Не рассказывай его никому, ладно? Особенно папе.

Настя, сведя бровки к переносице, кивнула.

Олеся, собравшись с духом, начала:

– Видишь ли, в чем дело… Я-то как раз его люблю. Погоди обниматься… Мы тут… поговорили с ним немного… И мне стало ясно, что он меня не любит. Я люблю, а он – нет.

Звягина замолчала, взвешивая еще не сказанные слова.

Как бы это донести до восьмилетнего человечка?

А разве надо?

Надо! Уж Насте-то причинить боль она точно не хотела.

Знала бы подоплеку заранее…

И что изменило бы это? Из сострадания к ребенку – чужому, заметь! – сломала бы свою судьбу? Как глупо.

– Понимаешь, Настюш, это очень грустно, когда ты кого-то любишь, а он к тебе совсем равнодушен. Поэтому я твоему папе отказала. Считаешь, я неправа?

Девочка ответила не сразу.

– Я, наверно, понимаю, про что вы, – тихо проговорила она. – Я помню, когда мама приезжала к нам, когда я еще маленькая была. Подарки мне привезла, игрушек много и одежды… И начала скоро собираться уходить… А я расплакалась, так мне стало грустно-грустно, что вот она уезжает опять, а я ведь скучаю, а она даже не поиграла со мной, даже ни о чем не поговорила… И на коленки не посадила… Я стояла, смотрела на нее, а она с папкой разговаривала, а на меня не смотрела совсем… Ну, вот, я плакать сильно начала… Они всполошились, стали спрашивать – отчего да почему, а мне стыдно было сказать, отчего! Я плакала, плакала… А она говорит: «Максим, у девочки проблемы с психикой. Может, привезешь к нам, мы ее врачам покажем…» Папка меня на руки взял и что-то ей сказал, но я не расслышала, что именно. Теперь я ее не жду больше. Она меня не любит. Если она снова явится, я к вам сюда убегу, ладно? Ладно, тетя Лёля? Вы же не погоните меня? А она недолго пробудет, что ей делать-то у нас долго?

Настя заплакала. И Олеся заплакала, обхватив девочку за худенькие плечи, прижав к себе. Плакала и ненавидела незнакомую ей стерву и идиотку, посмевшую не любить свою дочь. Посмевшую не притвориться, что любит.

– Пойдем-ка в ванную, мордочки умоем, – сказала она, когда обе отплакались, успокоились. – А то баба Аня решит, чего доброго, что я тебя розгами угостила, чтобы учебный процесс лучше шел. И папа твой так подумает…

А Настя проговорила, шмыгнув носом:

– Вы не грустите, теть Лёль, из-за папы, Может, он еще вас и полюбит. Я про вас ему всякие хорошие вещи говорить буду, он и полюбит.

Олеся не знала, что ответить, поэтому с легким смешком сказала:

– Сердцу не прикажешь, прав твой папа. Но не беда. На наших с тобой отношениях этот факт никак не отразится, а это главное. Согласна?

Тут она спохватилась, что очень важную подробность из Настиного рассказа упустила, и торопливо добавила:

– И вот что я тебе скажу, Настюш. Я очень-очень рада, что ты захотела меня в мамы взять. О такой замечательной дочке только мечтать можно. А давай по секрету от всех мы так и будем считать? Нормальная идея?