Онлайн книга «Смерть призрака»
|
— Об этом ходили кое-какие слухи, — сказал он. — Диву даешься, насколько они проникают в сознание. И если я могу так выразиться, то, с точки зрения расхожей рекламы, его выдающаяся воля была признаком его гениальности. Я полагаю, что вряд ли найдется другой художник, который смог бы сотворить двенадцать новых картин спустя десять лет после своей кончины, да еще убедить половину жителей Лондона приходить и разглядывать их — одну за другой — в течение двенадцати лет. Бэлл восприняла эту тираду без тени иронии. — Я думаю, так оно и есть, — согласилась она. — Но, вы знаете, Джонни не имел в виду именно это. Я совершенно уверена, что единственной его идеей была парфянская стрела, то есть удар к моменту ухода. Он метил в беднягу Чарльза Тэнкерея. В этом было что-то, напоминающее пари. Джонни был уверен в своей работе, он предугадал, что смерть его вызовет определенный шум, но вскоре интерес к нему совершенно померкнет, что, собственно говоря, и произошло. Но он ясно понимал, что поскольку его картины поистине хороши, то после какой-то полосы забвения в конечном итоге его снова «откроют». Он правильно угадал, что для публики такой полосой будет срок в десять лет. — Это была потрясающая идея, — подтвердил молодой человек. — Но было не просто устное желание, вы знаете, — сообщила старая дама. — Он оставил письмо. Вы ведь его никогда не видели? Я принесла его сюда и держу в столе. Она удивительно проворно поднялась с места, торопливо пересекла комнату и, подойдя к большому бюро, инкрустированному серпентином, стала выдвигать один заваленный бумагами ящик за другим, пока наконец не вытащила откуда-то конверт, который с торжествующим видом принесла туда, где до этого они вдвоем сидели. Кэмпион почтительно принял из ее рук реликвию и развернул лист тонкой бумаги, испещренной каракулями великой десницы Лафкадио. Старая дама стояла за ним, вглядываясь в написанное из-за его плеча. — Он его составил незадолго до смерти, — пояснила она, — он ведь всегда баловал меня письмами. Читайте вслух. Оно очень меня смешит. «Дорогая Бэлл, — прочел Кэмпион, — когда ты вернешься скорбящей вдовой из аббатства, где десять тысяч идиотов будут (я надеюсь!) рыдать над вырезанными на мраморе виршами, посвященными их герою (не позволяй старине Фолиоту этим заняться, ибо я не хочу, чтобы обо мне напоминали чернопузые путти или плоскогрудые ангелы!), — итак, когда ты вернешься домой, пожалуйста, прочти это и еще раз приди мне на помощь, как ты всегда это делала. Этот невежа Тэнкерей, с которым я только что болтал, оказывается, смотрит вперед, прямо в мою грядущую кончину. Он получит преимущество передо мной в течение десяти лет: будет гулять в чистом поле, кичиться своим омерзительным вкусом и мозгами, напоминающими молочный пудинг. И все это время ему не будет помехой сравнение со мной. И дело не в том, что этот человек не может рисовать. Мы, академики, так же хороши для публики, как любой пляжный фотограф-поденщик. Просто у него мышление обычного человека с его заботами о пригородных поездках, детишках, прирученных собаках, о моряках, пропавших в море. Я оплакиваю это мышление. Я говорил ему, что переживу его, даже если для этого мне придется умереть, — а мне придется это сделать, чтобы открыть ему однажды глаза. |