Книга Тигр в дыму, страница 134 – Марджери Аллингем

— Вы это кончайте, — рука снова легла ему на плечо. — И слышать этого не желаю. Вы ведь рассказали мне одну-единственную штуку, которую я не знал — и я пришел ее узнать. А вы даже сами не поняли, зачем пришли!

— Но я знаю, — тихо, но упрямо возразил Эйврил. — Я пришел рассказать тебе то, что для меня очевидно более, чем для кого-либо еще, кого ты встретишь на своем пути.

— Вы пришли уговаривать меня, чтобы я дал слабину. Так скажем. Вы — выживший из ума старый идиот. Идите домой спать и…

Голос внезапно пресекся. В наступившей тишине холод казался до боли пронзительным. Высоко под сводами призрачные фигуры на витражах обретали очертания по мере того, как усиливался утренний свет.

Длинные пальцы сжимали ключицы Эй в рил а, и дрожь, передаваясь по ним, сотрясала тело старика.

— Слушайте. Клянитесь. Клянитесь на чем угодно, на чем вам нравится. Клянитесь — что будете молчать.

Но Эйврил узрел искушение, в кое его норовили ввести.

— О, — вздохнул он устало, — ты же сам знаешь, что для нас, для смотрящих внимательно, не существует поворотов наполовину. Я могу поклясться, и ты можешь меня отпустить, но едва я уйду, о чем ты подумаешь? Будешь ли ты уверен, что поступил правильно, или станешь ругать себя, что дал слабину? Тогда, как только ты пожалеешь о содеянном и проклянешь его, ты пойдешь прямиком вниз, убежденный в своей правоте. Ничего хорошего, Джон. Настало время, когда тебе следует либо полностью повернуть в противоположную сторону, либо идти дальше своим путем!

— Вы болван, болван, что вы делаете? Вы, что ли, этого хотите? Сами, что ли, нарываетесь? — мальчишка плакал от усталости и ярости, и слезы его капали на шею каноника. Старик ощущал их мучительность и был не в силах ничем помочь.

— Я очень хочу остаться в живых, — вымолвил он. — Невыразимо. Куда больше, чем мне раньше казалось.

— Но вы сделали это, сделали, вы посеяли во мне сомнение. Только я все равно не посмею. Вы же знаете — я не посмею дать слабину!

Эйврил наклонился вперед, ткнувшись головой в ладони. Его решимость была непоколебима.

— Я не могу тебе помочь, — сказал он. — Наши боги — в нас самих. Принуждать можно лишь самого себя. Наши души принадлежат нам одним.

Едва он успел дочитать до конца свою сокровенную молитву, как вспыхнул фонарик и ударил нож.

И в том, что Эйврил ощутил этот удар, было особенное значение. Впервые рука Хэйвока дрогнула, утратив толику мастерства.

Тридцать пять часов спустя, утром, когда солнце сияло сквозь свежевымытые окна кабинета столь ослепительно, словно никакого тумана вовсе не бывало. Чарли Люк сидел за своим столом на Крамб-стрит и обдумывал ситуацию с той отстраненностью, которая приходит вместе с усталостью.

Тридцать пять часов. Две ночи и день. Тридцать пять часов работы в неослабном ритме, растущей в обществе истерии, смесь осуждения и сочувствия со стороны взвинченной прессы, беспокойство высших инстанций, сменивших тон с сурового на жалобный, — и ничего, ни малейшего намека, ни одной подходящей версии.

Хэйвок, Тидди Долл, оба брата и Билл исчезли снова и полностью, словно их поглотила родимая клоака.

Этим утром Станислоса Оутса, первого заместителя комиссара, вызывал министр внутренних дел. Старший суперинтендант Йео сейчас в больнице Грейт-Уэстерн, и рассчитывает переговорить с каноником Эйврилом. После полуночи старик уже вне опасности и можно надеяться, что он сможет немного рассказать, когда проснется.