Книга Тигр в дыму, страница 48 – Марджери Аллингем

Внезапно процессия резко остановилась, Джеффри даже подбросило в кресле. Губная гармоника взвизгнула и умолкла, и он ощутил нарастающее вокруг него нервное напряжение. Кто-то слева глупо захихикал. Из тумана показалась каска с серебряным гребнем, и голос блюстителя закона, небрежно и с превосходством, растягивая слова, вопросил:

— Что, Долл, на ночлег собираемся?

— Так точно, офицер. Ночь паршивая. Дома-то оно потеплее будет.

Последняя реплика была сказана прямо за спиной у Джеффри незнакомым, но явно уверенным голосом. Вот у кого тяжелые башмаки, подумал пленник, ощутив, как заходило ходуном его креслице, едва шевельнулась рука на планке сзади. Впрочем, фраза прозвучала спокойно и даже располагающе.

— Вот это правильно, — с чувством отвечал страж порядка. — Что это там у вас?

Из-под пластыря донесся фыркающий звук, и тут же железная рука стиснула плечо Джеффри. Он ощутил, как липкий страх, расползаясь, охватывал всю ватагу, но Тяжелые Башмаки, похоже, оставались невозмутимы.

— Да это же бедный Моргунчик, офицер! — и потом с жутковатой развязностью. — Порядок, туточки мы!

— А, вижу, вижу. Ну и хорошо, — страж даровал свое соизволение увечным сим снисходительно, чтобы не сказать небрежно. — Спокойной ночи! — и двинулся прочь, неспешно и важно.

— Спокойной ночи, офицер! — Тяжелые Башмаки не выказали облегчения, но голос сделался громче, словно чтобы на всякий случай заглушить возможные проявления неуместного восторга всех остальных. — Да живее ты, Том, в самом-то деле. Шевелись, Геркулес. Моргунчику-то спать пора, уже давно пора!

Процессия двигалась быстро, и карлику, после многочисленных безуспешных попыток удалось извлечь несколько звуков из своей гармоники. Башмаки некоторое время негромко, но смачно сквернословили. То было мерзостное смешение отвратительного лексикона и крайнего цинизма. Джеффри слышал, как «Шестерке» сулятся всевозможные мучения, о большей части которых сам Ливетт прежде и не подозревал. Так что инцидент, по сути, явился увертюрой, и весьма показательной. Джеффри понял, с кем ему предстоит иметь дело.

Отойдя от полисмена на безопасное расстояние, оркестранты заметно приободрились. Карлик вовсю наяривал развеселую мелодию, человек слева от Джеффри, тот самый, что тогда захихикал, теперь заводился и был уже на грани истерики, когда Башмаки утихомирили его виртуозным пинком, даже не замедлив шага. Из темной улицы они повернули в короткий переулок, который, несмотря на туман, весь искрился огнями и суетой. И вдруг оказались на рынке, на одной из тех барахолок, защищенных давностью традиции и независимостью своих завсегдатаев, — подобными базарчиками до сих пор изобилуют беднейшие кварталы города. Ветхие палатки, крытые парусящим на ветру брезентом и освещенные голыми лампочками теснили друг друга по обочинам замусоренной дороги. Самые разные товары, от морских улиток до нижнего белья, лежали навалом, впитывая городскую копоть, а покосившиеся лавчонки поодаль, плохо освещенные и распахнутые настежь, обменивались своими ароматами.

Оркестранты держались середины дороги, тесно сомкнувшись вокруг кресла-каталки. Только теперь Джеффри удалось рассмотреть их лица и даже вспомнить некоторые из них, виденные им сегодня утром на Крамб-стрит. Хихикавший оказался горбуном, ростом чуть повыше, чем они обыкновенно бывают, но очень характерным, с подбородком лопатой и прямыми черными волосами, развевающимися при ходьбе. Следом поспешал однорукий, размахивая пустым рукавом, а как бы летящая, увешанная живописными лохмотьями фигура с поразительной быстротой двигалась впереди, раскачиваясь на костылях. Никто с ними не заговаривал. Торговки не здоровались с ними и не отпускали шуточек. Они прошли, и никто даже не обернулся.