Книга Безумие памяти, страница 51 – Эдгар Аллан По

Так мне показалось, говорю я, но не так было на деле. Это был мой соперник – это Вильсон стоял передо мною, охваченный смертной агонией. Его плащ вместе с маской валялся на полу – и не было ни одной нити во всем его костюме – не было ни одной черты во всем его лице, таком выразительном и страшном, которая не была бы моей до самого полного тождества, – моей, моей!

Это был Вильсон; но он больше не шептал, я мог подумать, что это я сам, а не он, говорил мне:

– Ты победил, и я уступаю. Но с этих пор ты также мертв – мертв для Мира, для Небес и для Надежды! Во мне ты существовал и, убив меня, смотри на этот образ, который не что иное, как твой собственный – смотри, как безвозвратно, в моей смерти, ты умертвил самого себя!

Перевод Константина Бальмонта

Рассказ, содержащий аллегорию

Около двенадцати часов ночи в месяце октябре, в рыцарское царствование третьего Эдуарда, два моряка, принадлежащие к экипажу «Легковольного», торговой шхуны, крейсирующей между Слюисом и Темзой и тогда стоявшей на якоре в этой реке, были весьма изумлены, увидев себя заседающими в кабачке, уставленном пивными бочками, в приходе св. Андрея в Лондоне – каковой кабачок в виде вывески был украшен портретом «Веселого Моряка».

Помещение, хоть и дурно сколоченное, зачерненное дымом, с низким потолком, и во всех отношениях вполне согласующееся с общим характером таких мест в данный период – было, тем не менее, по мнению причудливых групп, рассеянных в нем тут и там, вполне достаточно приспособлено для своей цели.

Из этих групп два наши моряка являли, думаю я, самую интересную, если не самую бросающуюся в глаза.

Один, по видимости старший, которого товарищ в обращении титуловал определительным прозвищем «Снасти» (Legs имеет два значения в английском языке – ноги и снасти, или, точнее, разветвления снасти), был в то же самое время и значительно выше ростом. Он мог быть шести футов с половиной, и обычная сутуловатость, казалось, была естественным следствием роста такого огромного. Излишества в росте, однако, были более чем возмещены недостачей в других отношениях. Он был до чрезвычайности тонок; и мог бы, как утверждали его товарищи, заменять в пьяном виде вымпел на топе у мачты, в трезвом же состоянии служить как утлегарь. Но эти шутки и другие подобные явно не оказывали ни в какое время какого-либо действия на хохочущие мускулы испытанного моряка. С выдающимися скулами, с длинным ястребиным носом, с убегающим подбородком, с отпавшею нижнею челюстью и огромными выпуклыми белыми глазами, выражение его лица, хотя и всегда окрашенное известного рода упорным равнодушием ко всему и всем вообще, было тем не менее крайне торжественно и серьезно превыше каких-либо попыток подражания или описания.

Младший моряк был во всем своем внешнем виде обратной теоремой своего товарища. Рост его не мог бы превысить четырех футов. Пара коренастых кривых ног поддерживала его увесистую неуклюжую фигуру, в то время как его необычно короткие и толстые руки, завершавшиеся кистями далеко не обыкновенными, свисали, болтаясь по его бокам, как плавники морской черепахи. Маленькие глаза, цвета неопределенного, мигали где-то далеко там сзади в его голове. Нос его пребывал схороненным в массе плоти, которая облекала его круглое, полное и пурпурное лицо; и толстая верхняя его губа покоилась на еще более толстой нижней с видом благосклонного самоудовлетворения, еще более усиливавшегося привычкою собственника время от времени их облизывать. Видимо, он смотрел на своего высокого корабельного товарища, наполовину дивясь, наполовину насмешливо и смотря иногда прямо на его лицо, как красное заходящее солнце смотрит на утесы Бен Невиса.