Книга Заживо погребенные, страница 107 – Эдгар Аллан По

Ойнос. Но ты говоришь всего-навсего об импульсах, сообщаемых воздуху.

Агатос. Говоря о воздухе, я касался только Земли; но общее положение относится к импульсам, сообщаемым эфиру, – а также как эфир, и только эфир, пронизывает все пространство, то он и является великой средой творения.

Ойнос. Стало быть, творит всякое движение, независимо от своей природы?

Агатос. Так должно быть; но истинная философия давно учит нас, что источник всякого движения – мысль, а источник всякой мысли…

Ойнос. Бог.

Агатос. Я поведал тебе как сыну недавно погибшей прекрасной Земли, Ойнос, об импульсах земной атмосферы.

Ойнос. Да.

Агатос. И пока я говорил, не проскользнула ли в твоем сознании некая мысль о материальной силе слов? Разве каждое слово – не импульс, сообщаемый воздуху?

Ойнос. Но почему, Агатос, ты плачешь? – и почему, о почему крыла твои никнут, пока мы парим над этой прекрасной звездой – самой зеленой и все же самой ужасной изо всех, увиденных нами в полете? Ее лучезарные цветы подобны волшебному сновидению, но ее яростные вулканы подобны страстям смятенного сердца.

Агатос. Это так, это так! Три столетия миновало с той поры, как, ломая руки и струя потоки слез у ног моей возлюбленной, я создал эту мятежную звезду моими словами – немногими фразами, полными страсти. Ее лучезарные цветы – и вправду самые дорогие из моих несбывшихся мечтаний, а яростные вулканы – и вправду страсти самого смятенного и нечестивого из сердец.

Осенью 18**, путешествуя по южной Франции, я очутился в нескольких милях от Maison de Santé^[191], или частной лечебницы для душевнобольных, о которой много наслышался в Париже от моих друзей медиков. Я ни разу еще не посещал подобных заведений, и, не желая упустить удобный случай, предложил моему дорожному товарищу (господину, с которым познакомился за несколько дней перед тем) завернуть на часок в лечебницу. На это он возразил, что, во-первых – торопится, во-вторых – боится помешанных. Впрочем, он уговаривал меня не стесняться и удовлетворить мое любопытство, прибавив, что поедет не торопясь, и я успею догнать его сегодня же, или, самое позднее, на другой день. Прощаясь с ним, я подумал, что меня, чего доброго, не пустят в лечебницу, и выразил свои опасения вслух. Он отвечал, что если я не знаком лично с директором, г-ном Мальяром, и не имею рекомендательного письма, то меня, пожалуй, в самом деле не пустят, так как правила в частных лечебницах гораздо строже, чем в казенных. Он прибавил, что несколько лет тому назад познакомился с г-ном Мальяром и готов заехать со мной к нему и познакомить меня, хотя сам не пойдет в больницу, так как не выносит сумасшедших.

Я поблагодарил его, и мы свернули с большой дороги на проселочную, которая через полчаса привела нас к дремучему лесу у подошвы горы. Мы проехали две мили в его сырой мгле и, наконец, увидели Maison de Santé. Это был фантастический château^[192], очень ветхий и с виду почти необитаемый. Он произвел на меня такое тяжелое впечатление, что я задержал лошадь и хотел было вернуться. Однако устыдился своего малодушия и поехал дальше.

Когда мы подъехали к воротам, я заметил, что из ворот выглядывает какой-то господин. Минуту спустя он вышел к нам навстречу, назвал моего спутника по имени, приветливо пожал ему руку и предложил сойти с коня. Это был сам г-н Мальяр: статный, видный, старосветский господин, с любезными манерами и весьма внушительным видом важности, достоинства и авторитета.