Книга Заживо погребенный, страница 34 – Арнольд Беннет

Жизнь в Патни представилась Прайаму Фарлу чем-то, приближающимся к Утопии. На него дохнуло романтикой — романтикой здравого смысла, простоты и доброты. Он начал понимать, что собственное существование его до этого дня все сплошь было несчастным, тщетным стремленьем к невозможному. Искусство? Но что такое искусство? К чему оно ведет? Ему вдруг плевать с высокой горы стало на искусство, вдруг опротивели все формы деятельности, к которым он привык, которые ошибкой принимал за жизнь.

С домиком, спокойным, прочным, всегда одним и тем же, не сравнятся никакие самые прекрасные отели всей Европы.

— Вы ж тут долго не пробудете? — спросила миссис Чаллис.

— Ах нет, — отозвался он. — Что-то надо решать.

— На другое место поступите? — осведомилась миссис Чаллис.

— На другое место?

— Ну? — ее улыбка была в высшей степени ободряющая, убедительная.

— Как-то сам не знаю, — проговорил он робко.

— Кое-что небось скопили, — она все так же улыбалась. — А может и не скопили. Это ж дело случая. Я всегда говорю. Это же как взяться. С чего начать. Я никогда не осуждаю, если у кого нет сбережений. А уж мужчины!.. — кажется, она хотела подчеркнуть, что мужчин в первую очередь надо извинить, если у них нет сбережений.

Женщина широких взглядов; это ясно. Понимающая — многое, человеческую природу особенно. Не из тех созданий, которые встречаются порой мужчине, созданий, которые вечно начеку, всегда готовы на вас напасть, совершенно неспособны снизойти к вашим слабостям — мягких, улыбчивых созданий с тонкими губами, слегка поредевшими на лбу волосами и с этим их: «ах, вы мне только не рассказывайте». У миссис Элис Чаллис рот был широкий, как ее понятия, и пухлая нижняя губа. Она из тех женщин, которые, так сказать, бегут тебе навстречу, едва ты только еще начал пересекать опасную дорогу между противоположными полами. Она все понимает, потому что хочет понять. А если чего и не поймет, себя обманет, решив, что поняла, а это, в сущности, одно и то же.

Она — живое доказательство тому, что для ее пола социальные различья не важны. В ее случае вообще ничто неважно, кроме различия, куда глубже всех социальных различий — исторического различия между Адамом и Евой.

Она была, как бальзам для Прайама Фарла. Таким же бальзамом была б она, наверно, и для царя Давида, для Урии Хеттеянина^[11], для Сократа, Руссо, лорда Байрона, Гейне и Чарли Писа. Все они, конечно, с радостью прибегли бы к ее утешению. Но она леди? Леди? Подумаешь! Она женщина.

Весь ее состав притягивал Прайама Фарла, как наэлектризованный магнит. Свободно нежиться в лучах ее сочувствия — да это была бы высшая награда после всех печалей! Как хорошая гостиница после мыканья по большим дорогам, как оазис после песчаных бурь, как прохлада после зноя, перевязка после нагноения раны, сон после бессонницы, покой после нещадной пытки. Одним словом, ему захотелось все ей рассказать, ибо она не потребует трудных разъяснений. Она сама дала ему повод, помянув про сбережения. В ответ на ее предположение «кое-что небось скопили», можно небрежно бросить:

— Да, сто сорок тысяч фунтов.

И уж потом, — постепенно, постепенно, — он ей полностью откроет, в какую переделку он попал. В пять минут он ей доверит главное, и она поймет, а уж потом он ей расскажет, как мучился, какое униженье претерпел за полчаса в аббатстве, и она изольет на саднящую его рану свое чудодейственное миро. И тотчас рана затянется, и вдвоем они решат, что же ему теперь делать.