Книга Заживо погребенный, страница 83 – Арнольд Беннет

— Вернемся однако к этим родинкам. Вы указали место на шее справа. А вы уверены, что родинки эти не с левой стороны?

— Постойте-ка, — она нахмурилась. — Когда он утром бреется, он теперь пораньше встает, я вижу его в зеркале, и в зеркале родинки эти слева. Ну да! Значит, на нем-то они с правой стороны. Да. Все сходится.

— И вы никогда не наблюдали их иначе, как в зеркале, любезнейшая? — вмешался вдруг судья.

Элис почему-то покраснела.

— По-вашему, это очень остроумно, — отрезала она и тряхнула головой.

В публике думали, что сейчас обрушится потолок. Но потолок не рухнул, благодаря премудрой глухоте судьи. В самом деле, не напади на его Честь внезапная глухота, трудно сказать, как бы сумел он совладать с возникшим положением.

— Можете ли вы как-нибудь нам объяснить, — осведомился Водри, — отчего ваш муж отказывается представить свою шею на обозрение суда?

— А я даже и не знала, что он отказывается.

— Но он отказывается.

— Ну, — сказала Элис, — если б вы меня не выгнали из зала, когда его допрашивали, может, я вам и подсказала бы. А так чего уж. И поделом вам.

И на этом кончилось выступление Элис.

Суд встал, в карманы знаменитых артистов хлынули еще семьсот фунтов стерлингов. По тону вечерних объявлений, по содержанию вечерних газет, по соображениям в набитых пригородных поездах очевидно было, что все разбирательство уперлось в вопрос о родинках. Есть у Прайама эти родинки — значит, он истинный Прайам. А нет — так значит, он самый обыкновенный жулик. Публика взяла дело в свои руки. Неподкупный здравый смысл публики нашел себе применение. В целом, надо признаться, неподкупный здравый смысл был настроен против Прайама. Большинство считало, что вся история — ну просто чушь собачья. Не надо ума большого, чтобы понять, что будь у Прайама эти две родинки, он бы, как дважды два, их показал. Других же, меньшинство, тех, кто толковал про психологию, про свойства художественной натуры, честили радикалами, либералами, политиканами и чуть ли не закоренелыми приверженцами буров^[24].

Оставались однако еще кое-какие вопросы.

Почему, например, судья не притянул его за неуважение к суду? И упекли бы его куда следует, силком раздели бы — и вся недолга!

Или — почему Оксфорд не принанял кого покрепче, чтоб поругался с ним на улице, и ругань перешла бы в рукоприкладство, а там уж и одежду разорвать недолго?

Ничего себе — английское правосудие! Да грош ему цена, если оно не в состоянии даже заставить человека, чтоб показал присяжным свою шею! Смех, да и только, а не английское правосудие!

И полные поезда высмеивали данное установление своей страны в таких тонах, что, позволь себе подобное, скажем, иностранец, Европа была бы ввергнута в войну и в конце концов ей дали бы понять, где раки зимуют! Да, вековым традициям английского правосудия приходилось нелегко, а все потому, что Прайам не пожелал снимать воротничок.

А он не пожелал.

На следующее утро были консультации, были обсуждения, были совещания там и сям, и основной закон королевства так и сяк обрыскивали, пытаясь обнаружить законный способ исследовать родинки Прайама — все тщетно. Прайам благополучно явился в суд, как всегда, в высоком воротничке, и был тридцать раз сфотографирован у входа.

— Да он в нем спал! — крикнул какой-то весельчак.