Книга Повесть о старых женщинах, страница 310 – Арнольд Беннет

«Деспотизм»!

Констанция не права целиком и полностью. Разве она приводила возражения? Она просто уперлась как ослица. Как трудно и тяжело будет теперь встретиться с Констанцией после этой досадной размолвки!

Пока Софья предавалась размышлениям, дверь распахнулась, и Констанция, ничего не видя перед собой, ворвалась в комнату. Она все еще была в слезах.

— Софья! — всхлипывая, взмолилась Констанция, дрожа всем своим грузным телом. — Не убивай меня… Такая уж я — меня не изменишь. Такая уж я. Я знаю — я глупая. Но что же поделаешь!

Вид у Констанции был жалкий. Софья почувствовала, как комок подступил к горлу.

— Ну, ну, Констанция, успокойся. Я все понимаю. Не огорчайся.

Констанция, прерывисто дыша, подняла свое мокрое морщинистое лицо, и сестры поцеловались.

«Ее не изменишь», — так говорила о Констанции Софья, делая внушение Сирилу. А теперь сама она повинна в том же недомыслии, в котором упрекала племянника! Софье стало стыдно и за себя, и за Констанцию. Женщинам их возраста, безусловно, противопоказано часто устраивать такие сцены. Это унизительно. Софья была бы рада, если бы эту ссору можно было вычеркнуть из памяти, словно ее и не было. Но сестры навсегда запомнили эту размолвку. Им был преподан урок. И прежде всего — Софье. И получив этот урок, они, после подобающих церемоний, уехали из «Ратланда» и вернулись на Площадь св. Луки.

Ступеньки кухонной лестницы остались такими же крутыми и темными, как прежде. По этим ступенькам Софья Скейлз, через девять лет после того, как она безуспешно попыталась убедить свою сестру покинуть Площадь, поднималась теперь с тяжелой корзиной, которую всем своим весом оттягивала лежавшая в ней Фосетт. Несмотря на возраст, Софья взбежала по лестнице и ворвалась в гостиную, где и поставила корзину на пол рядом с нетопленным камином. Софья тяжело дышала, но была исполнена торжества. Она взглянула на Констанцию, которая минуту назад стояла у дверей и в изумлении прислушивалась.

— Ну! — сказала Софья. — Ты слышала, что она себе позволяет?

— Слышала, — ответила Констанция. — Что теперь делать?

— Меня, — сказала Софья, — так и подмывало сразу же ее уволить. Но потом я решила не обращать внимания. Через три недели она все равно уйдет. Лучше закрыть на это глаза. Если прислуге хоть раз показать, что огорчаешься… Однако я больше ни на минуту не оставлю Фосетт в кухне на милость этой особы. Она вообще перестала ухаживать за собачкой.

Софья стала на колени у корзины и, раздвинув шерсть на шее Фосетт, принялась пристально рассматривать кожу. Собака болела и вела себя соответственно. К тому же Фосетт было уже девять лет, и под старость она потеряла привлекательность. Вид у нее был бесспорно отталкивающий.

— Посмотри-ка, — сказала Софья.

Констанция встала на колени рядом с корзиной.

— Вот, — сказала Софья. — И вот, и вот.

Собака вздохнула — неискренне и жалостливо, как избалованное животное. Фосетт питала бессмысленную надежду на то, что подобные вздохи избавят ее от неприятного лечения, назначенного ветеринаром.

В то время как сестры возились с Фосетт, следя за тем, чтобы она сама себя не поцарапала, и уговаривая ее не сопротивляться тому, что делается ради ее же блага, в комнату, пошатываясь, забрело еще одно престарелое животное — Снежок. У него почти не осталось зубов и плохо гнулись лапы. У Снежка был один порок — ревность. Опасаясь, что внимание его хозяек целиком поглощено Фосетт, он явился, чтобы внести ясность в ситуацию. Когда же Снежок увидел, что подтверждаются самые мрачные его подозрения, он принялся упрямо тыкаться носом в Констанцию и не пожелал уходить. Напрасно Констанция обстоятельно объясняла Снежку, что он мешает лечению. Напрасно Софья, прикрикнув, приказала ему убираться. Снежок, в яростном припадке ревности, не желал внимать доводам рассудка. Он забрался в корзину с лапами.