Книга Черная бабочка страсти, страница 26 – Анна Аксинина, Татьяна Аксинина

– Тише, тише! Не надо так волноваться! – Остановила Маша рассказ Нины Сергеевны и взяла её за руку, проверяя пульс. – Может, валерьянки таблеточку?

«Значит, всё-таки Белла!» – у Марины тоже пульс участился.

– Спасибо, Маша! Я водички выпью. Какая вы милая, чуткая. Вот бы моему Лёне жену, похожую на вас. Так нет же, приворожила его, что ли, эта ведьма с камвольного комбината!

– Ну почему – ведьма? И причем здесь какой-то комбинат? – Марина видела, что Нина Сергеевна жаждет излить своё горе в словах, и чувствует себя совсем не плохо.

– А она – чёрная такая была, как цыганка, волосы кудрявые, целая шапка на голове, и глаза – тёмные, тяжёлые такие глаза. Сразу я почувствовала – ничего хорошего не выйдет из этой интрижки. Замужняя женщина охмурила парня значительно младше себя, бросила мужа и заявилась к нам жить. И вела себя высокомерно, как принцесса заморская. Так нагло заявила, что у них с нашим Лёней – необыкновенная любовь. И что, нам теперь ей в ножки падать за эту любовь? Не понимала она его, не ценила его талант. Конечно, она же не цирковая была, а из публики.

– Кстати, кем же она была на комбинате? – Спросила Марина, и Маша бросила на неё быстрый настороженный взгляд, но Марина следила за собой и вопрос этот задала как бы мимоходом, из пустого любопытства.

– Художница от слова «худо», – презрительно выдавила Нина Сергеевна. – Платки рисовала на камвольном комбинате.

Нина Сергеевна отложила альбом, стало очевидно, что ни одной фотографии «этой Беллы» у неё нет, и не может быть принципиально. Вытирая слёзы платочком, она продолжила, глядя на фото Инны Верента.

– Вот всё, что у меня теперь осталось – одни фотографии. Если бы я знала – в ноги бы кинулась Лёнечке, уговорила бы, умолила. Но я не знала. Я с ней тогда поговорила вежливо, но твёрдо: оставьте сына в покое, идите к своему мужу. Она заплакала и пошла, а Лёня встал и ушёл за ней. Из дома родительского ушел – и не оглянулся! Разве не ведьма? Лёня перешёл в другой цирк, колесил по стране, эта Белла – с ним, она развелась, женила его на себе, стала Веретенниковой. Через год у них девочка родилась, прямо на гастролях. Мне рассказывали, Лёня назвал дочку Ниной в мою честь. Знать, совесть его мучила. Но я не отступила, надеялась, он бросит эту дурь, устанет мотаться и вернётся домой. Вышло иначе. Он погиб, разбился прямо на публике. Это она виновата, Белла, номер ему придумала новый, очень рискованный. Что она могла в этом понимать! Да ещё и не давала отдохнуть как следует с этими пеленками, горшками. Не берегла, не ценила. Я не простила её, не стала мириться, словечка не сказала у могилы Лёни. Но Бог её тоже покарал. После смерти Лёни она поскорей замуж выскочила за какого-то старика с денежками. Этому тоже девочку родила. Но, видно, пила она много. Поехала на машине – и разбилась.

Некоторые цирковые, с кем успел поработать Лёня, были на её похоронах. Потом Таня Цыбина приехала к нам домой и сказала, что дочка Лёни очень похожа на меня, а отчиму она вовсе не нужна. Меня вдруг как ножом по сердцу резануло, я мигом всё оформила – и забрала свою внучку-сиротку. Бедная Нина в свои 5 лет не говорила совсем, была заторможенная, вялая. Она онемела с горя, когда увидела, как отец разбился. Я в неё все силы вложила, всю любовь. Сразу ушла на пенсию. Возила по лучшим врачам, занималась непрерывно. Развивающие игры, положительные впечатления – через год она заговорила, ожила, заулыбалась. В школу поступила в обычную, не для отсталых детей. Рисовать мы с ней начали сразу, я заметила, что ей очень нравится это занятие. Покупала хорошие краски, кисочки, бумагу. Потом записала в художественную школу, там она делала заметные успехи. А после школы она поступила учиться, и не в какой-нибудь «Пед» на «худ-граф», а в Российскую академию живописи!