Книга Буцефал и скопцы, страница 31 – Роман Елиава

– Да, понимаю. Постойте, это же он?! – Иван заметил среди присяжных человека лет пятидесяти с небольшим, с длинной бородой и в мешковатой одежде. В глаза бросались его высокий лоб и расширяющийся к низу нос.

– Да, – посмотрел в направлении присяжных Василий Иванович, – Лев Николаевич, собственной персоной. Что тут удивительного? Вы просто редко бываете в судах, молодой человек. Граф часто исполняет обязанности присяжного в суде, а в Крапивенском уезде он и как мировой судья выступает.

Наконец, все присяжные оказались в сборе, двенадцать основных и два запасных. Также своё место заняли три мировых судьи, которые могли отменить обвинительный приговор присяжных, если тот выглядел очевидно несправедливым.

Из тюремного замка доставили Людмилу Павловну, настоящую мать Михаила Торотынского, обвиняемую в двух убийствах и одном покушении на убийство. Она была совсем не похожа на себя обычную – сильно похудела, осунулась, щеки впали. А главное, больше не было того твердого и прямого взгляда, к которому привык Иван. Женщина сидела, склонив голову и опустив глаза. Она казалась отрешенной, но пару раз Трегубов заметил, что она украдкой посмотрела на Михаила, а вот к самому судебному процессу была совершенно равнодушна.

Обвинение приступило к делу, прокурор запросил смертную казнь. Михаил после общения с Плевако рассказал Трегубову, что присяжные очень редко соглашаются на смертную казнь и, что, по его мнению, они будут выступать за двадцать лет каторги.

Но сейчас, когда Иван видел в каком состоянии находится бывшая управляющая имением «Родники», он понимал, что двадцать лет каторги – это и есть смертный приговор для неё. Это его огорчало, и он постоянно думал, что будет с Михаилом, жизнь которого и так круто перевернулась. Поэтому допросы свидетелей прошли для Трегубова как в тумане. Сам он на допросе отвечал механически, пребывая своими мыслями с Михаилом. Собственно, эти допросы и не имели большого значения, поскольку у суда было полное признание Людмилы Павловны. Вся надежда Михаила была только на выступление адвоката. Иван посмотрел на друга: тот сидел совсем бледный и неподвижный, как статуя.

Трегубов понимал: то, что выливается на свет божий об отце Михаила, об убийствах, о побеге его ненастоящей матери в Москву, наносит его другу огромную душевную рану. Но он не понимал, как он может помочь в этой ситуации. А суд тем временем продолжался. Наконец, наступил черед Фёдора Никифоровича Плевако.

– Чтобы понять причины поступков Людмилы Павловны, – начал он перед полностью затихшей аудиторией, – именно причины, а не мотивы, поскольку это разные вещи, – мы должны обратиться ко времени, задолго до первого убийства. Эти причины создали ситуацию, в которой оказалась эта женщина. Они создали жесткие границы, в рамках которых у неё не было такого выбора, как у нас с Вами, рожденными свободными.

Плевако сделал паузу и обвёл глазами присяжных. Трегубов увидел, как внимательно смотрит на Плевако Лев Николаевич Толстой.

– Этих причин всего две, – тем временем продолжал присяжный поверенный, – постыдное рабство, называемое крепостным правом, и постыдное поведение человека, которого считали благородным. Дурные наклонности покойного Алексея Торотынского. Первое дало возможность второму. Мы можем только представлять, через какие душевные и физические муки прошла эта женщина. Сколько лет она терпела унижение и боль, не имея возможности защитить себя, живя с человеком, который устроил ад из её жизни. Он был отвратительным и мерзким насильником.