Книга Ночь Бармаглота, страница 88 – Фредерик Браун

Затем я сказал:

— Думаю, этого хватит, Эл. Не стоит писать про мотив; он станет очевидным, когда выяснится твоя связь с Ральфом Бонни. И нет нужды описывать все мелкие детали того, как и когда ты спустил у меня шины, чтобы я не мог воспользоваться своим автомобилем, или того, как и когда ты напечатал в моей типографии ту карточку с именем Иегуди Смита, поставив там мой профсоюзный номер. И незачем писать, почему ты избрал меня в виновники этих убийств. Собственно говоря, этой частью я совсем не горжусь. Мне немного стыдно за то, что мне придётся сделать, чтобы убедить тебя написать всё, что я сказал.

Мне было немного стыдно, но не настолько, чтобы удержать себя от последующих действий.

Я достал бутылочку невоспламеняемой чистящей жидкости, пахнущей бензином, и открыл её.

Глаза Эла Грейнджера тоже открылись, как только я начал окроплять ей его простыни и пижаму. Мне удалось держать бутылочку так, чтобы он смог прочесть предупреждение «Опасно» и, если его глаза могли разбирать мелкий шрифт, «Беречь от огня».

Я опустошил всю бутылочку, соорудив довольно большое мокрое пятно у него колен там, где он мог ясно его видеть. Комната наполнилась запахом бензина.

Я взял свечу и нож и отрезал от верхушки свечи кусок длиной в дюйм. Я разгладил мокрое пятно на простыне и осторожно опустил свечу.

— Я собираюсь зажечь её, Эл, и тебе лучше не двигаться, иначе ты её опрокинешь. А я уверен, что пирофобу не понравилось бы то, что тогда с ним случится. Ведь ты пирофоб, Эл.

Его глаза стали круглыми от ужаса, когда я зажёг спичку. Если бы его рот не был заклеен, он бы закричал от страха.

Каждый мускул его тела напрягся.

Он снова попытался притвориться, вероятно, полагая, что я не выдержу, если он будет без сознания, если я подумаю, что он упал в обморок. Он мог сделать это глазами, но мускулы остального тела выдавали его. Он не мог расслабить их, даже спасая этим свою жизнь.

Я зажёг свечу и снова сел.

— Дюйм свечи, Эл, — проговорил я. — Возможно, десять минут, если ты останешься неподвижным. Меньше, если безрассудно шевельнёшь хоть пальцем. Свеча будет не слишком-то устойчива там, на мягком матрасе.

Его глаза снова широко раскрылись, уставившись на эту свечу, почти догоревшую до мокрой простыни, уставившись на неё в полном ужасе. Я ненавидел себя за то, что делаю с ним, но всё равно продолжал. Я подумал про трёх людей, убитых сегодня вечером, и взял себя в руки. И, в конце концов, единственная для Эла опасность сидела у него в голове. Мокрое пятно на простыне как раз и не давало простыне вспыхнуть.

— Готов писать, Эл?

Его полные ужаса глаза переместились со свечи на моё лицо, но он не кивнул. Сперва я подумал, что он разоблачил мой блеф, но потом понял — он не кивнул лишь потому, что боялся даже таким кратким движением мускулов уронить короткую свечу.

— Ладно, Эл, посмотрим, готов ли ты, — сказал я. — Если нет, я верну свечу обратно и позволю ей догореть, так что ты не выиграешь в любом случае.

Я осторожно взял свечу и поставил на тумбочку. Поднёс блокнот. Он начал писать, но остановился, и я потянулся за свечой. Ручка снова задвигалась.

Через какое-то время я сказал:

— Этого достаточно. Просто подпишись.

Я облегчённо выдохнул и отправился к телефону. Должно быть, Карл Тренхольм сидел у своего аппарата; он ответил едва ли не на первом звонке.