Книга Руки Орлака, страница 16 – Морис Ренар

Он принялся писать портреты душ, ментальные пейзажи.

Конечно, хотелось бы знать, насколько все это было искренним. С одной стороны, очевидно, что занятие этим весьма специфичным искусством обеспечивало художнику кров и хлеб насущный, на которые он, возможно, не смог бы рассчитывать исключительно благодаря своим душевным качествам и интеллекту. Но, с другой стороны, мсье де Крошан всегда рассуждал о психике с такой убежденностью, выглядел при этом таким счастливым, что, глядя на него, ни у кого не возникало сомнений в его чистосердечии.

В мастерской на улице Асса хранились самые невероятные картины, не менее странные, уж поверьте, чем творения кубистов или футуристов, – а может, и более.

То были полотна, покрытые геометрическими фигурами, то сияющими, то туманными: ду́ги, параболы, эллипсы, овалы, спирали, синусоиды, спутанные наборы элементов, в которых всевозможные кривые и обломки были вставлены одни в другие, полихроматические квадраты и многоцветные витражи. Линии, пучки черточек самых различных оттенков, казались светящимися, и большие прямые радужные лучи, исходящие словно из призмы, в которой распался свет других солнц, пересекали крест-накрест эти экстравагантные мозаики, среди которых обнаруживались части предметов, фрагменты животных, мужчин или женщин: половина настенных часов, четверть звезды, конская ноздря, подведенный глаз гетеры.

Среди этих картин, будто бы служивших выражением чувств, желаний, воспоминаний, страстей, сожалений, порыва радости, приступа гнева или неврастении и так далее и тому подобное, висели прекрасные произведения, теплые и живые, которые мсье де Крошан якобы презирал.

И хотя полотна этого фовиста вряд ли привлекли бы грабителей, их неусыпно охраняли два экстравагантных стража: Гийом, скелет, начинавший шевелиться от малейшего движения двери, и Оскар, манекен с подвижными конечностями и головой, выполненный в натуральную величину, – этот позировал мсье де Крошану, который беспрестанно ретушировал его фациес^[14].

Оскар «стоял» за дверью, выряженный факиром. Его можно было заметить, лишь войдя в мастерскую. И именно на него сейчас в ужасе, задыхаясь от волнения, смотрела Розина, внезапно умолкшая в самом начале своего рассказа.

– Итак? – промолвил мсье де Крошан.

Но Розина все никак не могла прийти в себя от изумления.

Спектрофелес!

Эти светло-зеленые глаза, ярко-рыжие волосы, приподнятые брови и усики, небольшая раздвоенная бородка… Спектрофелес!

Новое виде́ние? Мираж? Ничуть. Вполне материальный Спектрофелес! Картонный Спектрофелес.

Ах! Если бы ночью она была не так взволнована, то обязательно вспомнила бы о манекене шевалье!

Ну конечно! Это старина Оскар, а вовсе не Спектрофелес. Это просто голова дьявола, какого-то Мефисто, – и кукла, своей неподвижностью напоминавшая покойника… По́лно, по́лно! Нельзя же быть ребенком до такой степени! Да и эта индусская одежда, деревянные руки без аметистов… Частичное и случайное сходство, внушенное персонажем «Фауста»! Никакого другого сходства, кроме как с дьяволом из оперы, на которого в конечном счете походить вправе каждый, будь то труп или же манекен!.. Нет, но все же! Неужели монжеронский мертвец будет ей являться во всех образах баритональных басов?..

Розина прервалась всего на долю секунды. Рассердившись на свою глупость, она мысленно обругала себя, подумав: «Ну, хватит! Довольно!» И, больше уже не отвлекаясь ни на Гийома, ни на Оскара, она продолжила свой рассказ.