Книга Повелитель света, страница 187 – Морис Ренар

Снарядившись так, сей тщедушный человечек покидал Мирастель и, одетый словно для полярной экспедиции, шагал по пыльным дорогам под солнцем, которое палило так, что, казалось, способно было иссушить океан. На эти дороги больше не выходили дорожные рабочие. Робер беспрестанно топтал усеянные выбоинами шоссе, встречая на них лишь редкие, наглухо закрытые повозки и единичные автомобили, спешащие оказаться в каком-нибудь другом месте. Иногда ему приходилось переступать через ручейки муравьев, пересекавших тракты республики, иногда – обходить кучки камней, упавших с гор и так и оставшихся лежать посреди дороги.

Доводилось ему, и довольно часто, подниматься на Коломбье, где он бродил как неприкаянный, как праздношатающийся поэт, любитель лесов и вершин. Казалось, его интересуют только открывающиеся сверху виды. Его взгляд переходил с одного на другой с поразительной быстротой, и ни одна из красот этих мест не ускользала от его внимания.

Сперва гору Коломбье покрывал снег, затем – нарциссы, вскоре ее заполонит малина. Сейчас же на ней властвовали кузнечики, которые, заслышав шаги Робера, вычерчивали молниеносные дуги то красные, то сиреневые. Но этому необычному фланеру не нравилось их стрекотание, покрывавшее луга музыкальным ковром, и он то и дело бормотал:

– Э! Боже мой! Опять эти кузнечики! Черт бы их побрал, этих кузнечиков! Проклятые кузнечики!

Или какой-нибудь другой монолог в этом духе.

Замкнутый и спокойный, пунктуальный и улыбающийся, он входил при втором ударе гонга в столовую замка. За столом он ничего не отвечал на замечания и упреки и выглядел совершенно довольным своими похождениями и причудами. Видели его только во время вечернего приема пищи.

Господин Летелье заметил, что он куда-то уходит и по ночам. Когда же астроном изъявил желание запереть своего секретаря в каком-нибудь надежном месте, тот почтительно заметил, что при первой же подобной попытке убежит и больше никогда не вернется. Господин Летелье уступил. Дошло до того, что он и сам начал сомневаться в своем здравомыслии, не понимая уже, кто из них – он или Робер – более рассудителен, а потому не должен ли и он беспрестанно патрулировать окрестности, пусть даже наобум и бездумно, с тысячью нелепых, жалких и театральных, одним словом – тибюрсовских, чудачеств.

В итоге господину Летелье оставалось лишь нервничать во время отлучек Робера Коллена. Он бы волновался еще сильнее, если бы знал, что тот нашел способ вводить сарванов в заблуждение, пользуясь некоторой схожестью облика, пусть его театральные костюмы лишь очень отдаленно напоминали одежды тех, кого он пытался столь хитро имитировать!

Каждый раз, когда Робер удалялся, господин Летелье спрашивал себя, вернется ли он этим вечером… Время до ужина тянулось очень медленно. Но вечера наступали… и Робер возвращался.

Однако в среду 3 июля, в семь часов, за стол сели без него. Его место зияло пустотой между слепой и помешавшейся.

Господин Летелье, доктор и его жена молча переглянулись, когда дворецкий вручил астроному письмо, на котором не было марки.

Господин Летелье нахмурил брови и смертельно побледнел.

– Почерк Робера! Вот те на!.. – произнес он сдавленным голосом. – Посмотрим.