Онлайн книга «Повелитель света»
|
Относительно убийства Сезара пометка содержит такие дополнения в придачу к тем, с которыми мы уже ознакомились: «Фамилия Фиески была добавлена позднее художником Лами. Сперва он написал „Жерар“ – фамилию, под которой Фиески и был арестован и которую впоследствии признал вымышленной. И далее: „Я рисовал, прислонившись к двери, которая открывается в прихожую, соединяющуюся с лестничной площадкой. Эта дверь, как можно убедиться, проделана справа, в перегородке. В стене, которую не видно на моем рисунке, справа и совсем рядом с этой входной дверью, имеется другая, ведущая в гостиную и образующая с первой прямой угол. Рядом с дверью гостиной, прямо напротив бюро с круглой крышкой, находится камин. На камине – бюст Наполеона. Полно всякого рода предметов. Квартира располагается на втором этаже. Это окно – второе справа, если смотреть на дом с улицы; первое выходит на лестничную площадку. Дом четырехэтажный. Он носит номер 53 и отделен от Турецкого сада всего одним небольшим одноэтажным строением с одним-единственным окном: домом Бертена. Турецкий сад простирает свои террасы на многие метры напротив дома Жозефа Фиески“. Подпись: ЛАМИ. 29 июля 1835 года, десять часов утра». Шарль уныло снял небольшую картину со стены и принялся при свете горевшего в камине огня и двух ламп ходить вокруг круглого столика. Того самого столика с белой мраморной поверхностью, который был запечатлен на акварели Лами. Он, этот круглый столик, был свидетелем того, как Сезар Кристиани упал на ковер савонри! За окном в окутанных темнотой горах продолжал рокотать дождь. Молодой человек медленно, с задумчивым видом ходил вокруг стульев. Логика событий заставляла его мысль упорно цепляться за смерть Сезара, а воображение усиливало все то, что было в этой смерти таинственного. Теперь ему виделась в ней сплошная загадка. Еще пару недель назад у него не имелось на этот счет ни малейших сомнений; он был твердо убежден, что именно Фабиус Ортофьери убил Сезара, как все всегда это и признавали. Сейчас же он в этом уже сомневался. Зная, что ему благоприятствовало бы прямо противоположное, он начал надеяться на прямо противоположное; затем, очень быстро, возникла непонятная уверенность в том, что общественное мнение ошиблось. Некий внутренний голос высказывался в защиту обвиняемого, предполагаемого убийцы. В его сознании факты, говорившие в пользу Фабиуса Ортофьери, приобретали непомерное значение. Шарль был бы столь безумно счастлив доказать эту невиновность, что мало-помалу, в соответствии с принципами одного хорошо известного адвокатам феномена, в итоге и сам начал верить в то, что предок Риты никоим образом не замешан в убийстве его прапрапрадеда. Судьи, назначенные разбирать это дело, явно приняли в расчет то беспокойство, которое Сезар выражал в своей переписке касательно бесконечных споров с Ортофьери и нахождения в Париже Фабиуса, его заклятого врага. Вероятно, все было против этого последнего: и ужасные случайности, и роковые совпадения… Ведь он отрицал свою вину до последнего вздоха! Толку от всех этих мечтаний было мало: на событиях лежал слишком густой слой пыли. Пыли, которую невозможно смести. Просто-напросто недосягаемой. Шарль остановился перед другой картиной, сделанной пером копией знаменитой гравюры Матьё по живописному оригиналу Фрагонара, «Любовной клятвой» – копией наивной, но не лишенной очарования; кропотливой работой его прабабки Эстель, которая с милой нежностью вставила ее в дешевенькую рамку XVIII века. Все мы знаем, сколь прелестна эта восхитительная композиция, на которой двое обнявшихся влюбленных клянутся в своей верности друг другу перед алтарем Эроса, на фоне пышного пейзажа, залитого ярким дневным светом. Послушное и упорное перо прабабки Эстель скопировало оригинал совсем неплохо: порыв влюбленных сохранил всю свою страсть. В листве, казалось, звучала музыка птичьего пения, и любовь заливала невыразимым счастьем этот утопающий в зелени аллегорический храм наслаждения. |