Книга Повелитель света, страница 345 – Морис Ренар

На сей раз он был уверен в том, что проснулся. Однако абсурдное видение не исчезло: картина Лами изменилась, она по-прежнему изображала кабинет Сезара, но увиденный с другой точки и оживший, словно представление, записанное на пластину люминита.

Однако картина Лами оставалась точно такой же, какой была накануне. Она висела на стене рядом с призрачным представлением, в котором никоим образом не участвовала, так как это представление отображалось на обратной стороне рамки, перевернутой Шарлем, не желающим больше лицезреть «Любовную клятву».

Тогда, охваченный глубочайшим волнением, вдруг осознав, что факты начинают выстраиваться в некую цепочку, Шарль схватил эту рамку и принялся ее изучать, затем – крайне осторожно – ощупывать.

То была рамка из покрытой политурой пихты, с черным ободком, вещь простая и весьма обычная для своей эпохи. Но подобные рамки несут в себе очарование «добрых старых времен», которое сегодня заставляет любителей таких вещиц гоняться за ними. Шарль тотчас же, словно его к этому подталкивал ход событий, заметил сходство этой рамки с грифельной доской, которую художник Лами изобразил над бюро с круглой крышкой.

Очевидно, это она и была. По той или иной причине Сезар счел необходимым повесить на стену своего кабинета «чистую» пластину люминита, которую захватил с собой из Силаза в Париж. И чтобы эта пластина, похожая на грифельную доску, оставалась незамеченной, он ее, так сказать, «перерядил» в настоящую грифельную доску, вставив в дешевую рамку и набросав мелом в углу иссиня-черной доски несколько цифр, которые, вероятно, не имели никакого значения.

Без этих мер предосторожности обойтись, судя по всему, было никак нельзя. Присутствие над столом рамки, содержащей одну лишь черную поверхность, в самом деле выглядело бы странным, тогда как таким образом замаскированная пластина не вызвала бы никакого любопытства, никаких лишних вопросов.

Шарль без труда отделил ее от пихтового прямоугольника. Она была к нему подогнана с точностью, будто основа картины или зеркала, но скреплена не гвоздями. Вместо обычных гвоздей Сезар использовал восемь небольших медных стопоров, плоских, поворотных, аналогичных тем, при помощи которых в рамках для фотографий крепится задняя картонка. Аккуратность соединения не позволяла свечению среза пробиться наружу.

Нетрудно догадаться, зачем Сезару понадобилось, чтобы пластина была съемной и могла легко отделяться от рамки. Он превратил ее в свидетеля и желал без помех пролистывать всякий раз, когда испытывал необходимость узнать, что происходило в квартире в его отсутствие. Другое тому доказательство: эта пластина не представляла собой единую плиту вроде тех, которые Шарль извлек из рамы окна «верхней комнатки», но, и так будучи не особенно толстой, была к тому же разделена на множество очень тонких листов, словно непрошитая книга, и нужно было обращаться с ней осторожно, чтобы поддерживать ее части плотно подогнанными одна к другой и не позволять им распадаться, как распадаются игральные карты, когда пальцы сдающего перестают сжимать их как следует. Стало быть, Сезар когда-то проделывал с этой пластиной то же, что и Шарль с пластинами «верхней комнатки». Он читал ее, и не раз.

Отсоединенная от перьевого рисунка прабабки Эстель, пластина показала – в более мягком свете, затуманенном сгущающейся книзу дымкой, – обои, те самые, с золотистыми пальметтами, обои времен Первой империи. Вне всякого сомнения, заключенная в раму пластина являлась частью наследства, предназначавшегося Наполеону Кристиани, который в 1842 году, через семь лет после смерти Сезара, женился на Эстель, прабабушке Шарля. Впоследствии Эстель нашла на каком-то чердаке и приспособила для своей копии «Любовной клятвы» именно эту пихтовую рамку, в которую, как ей, вероятно, казалось, прежде была вставлена другая, пропавшая гравюра. Она воспользовалась ею для обрамления собственного произведения, сделав из пластины люминита основу для рисунка. Впоследствии «Любовная клятва» вместе с другими семейными реликвиями переехала в Силаз и заняла свое нынешнее место на стене этой спальни. В течение многих лет рамка, рисунок и пластина оставались здесь, представляя собой разнородное и загадочное соединение. Шарль, когда занимал эту комнату, ничего не замечал. Темная пластина скрывала ото всех глаз свет, который медленно перемещался в ней в обоих направлениях. Она была почти той же толщины, что и те, которые Шарль вынул из окна «верхней комнатки», следовательно, для того чтобы, пройдя насквозь, свет возник как с одной стороны, так и с другой, должны были миновать примерно сто лет, что, вероятно, случилось во время последнего пребывания Шарля в Силазе.