Книга Сволочь и Фенечка, страница 64 – Анна Владимирова

– Давайте попробуем, – воодушевленно согласилась я. – Правда, из меня шахматист никакой.

– Да это вообще не проблема. Я вас научу. Меня же почему Плехановым назвали, знаете?

– Догадываюсь, – улыбалась я.

– Да, учить я люблю.

Он расставлял небольшие деревянные шахматы на доске, а я с восторгом смотрела на иглу в своих пальцах. Конечно, это ничего не значит для Романа и его приговора, но… все же так много значит для меня!

– Ты ходи первой, а потом давай дальше с бусинами, – пошевелил Натан пальцем над доской, – собирай бусины на проволоку…

Я вздохнула, сосредоточилась и взялась за фигуру. Та дрогнула в пальцах, не поддаваясь с первого раза, но я смухлевала – пододвинула ее просто с одной клетки на другую.

– Ну что ж ты, Фень, так в себя не веришь? – покачал головой Натан. – Давай, попробуй взять. Иглу же заправила. А тут всего-то с пешкой совладать. Не ленись.

Я сделала, как он попросил. Показалось, что взяться за пешку сложнее, чем справиться с иглой. Ну да ладно.

– А я тебя в нашем дворе раньше не видел, – вдруг заметил Натан, встречаясь со мной взглядом.

– Я тут впервые. Мой парень – следователь. Он приехал на беседу с мамой погибшего мужчины.

– А, – протянул старик, хмурясь, и потянулся к своим фигурам. – Да-да, эта трагичная история. Но лично для меня страшная гибель Фенхеля гораздо большая потеря…

– Фенхеля?

– Фенхель был тем самым моим единственным другом, – погрустнел Натан, замирая. На его лицо будто тень набежала. – И мне так хочется его помнить.… И я буду помнить, конечно же…

Он снова вытащил бумажник и извлек из него фотографию собаки – приветливой черной дворняжки с белым ухом.

– Я вам сочувствую, – посмотрела я в его лицо.

Натан еле заставил себя оторвать взгляд от фото и бережно убрал его обратно в бумажник. Однако, это было странно. Он надеялся сохранить память о собаке, но так и не смог ее сохранить о человеке, которому однажды был дорог? Хотя, конечно же, все зависело от обстоятельств, при которых у него происходит обострение болезни. Его могли обокрасть, в конце концов.

– Я бы не хранила такие важные напоминания в бумажнике, – заметила я осторожно. – Лучше, может, в менее ценной вещи? В пиджаке без бумажника? Пиджак, по крайней мере, мало кто крадет в случае чего.

– Пожалуй, ты права, Феня, – напряженно кивнул Натан и нервно сцепил пальцы перед доской. – А я всё думаю, ну как же… Как же сохранить для себя всё, что так хочется помнить? Кстати, твой ход.

Я походила второй пешкой и надела несколько бусин на леску, снова не сдержав улыбки.

– У меня еще не получалось так продвинуться.

– Раньше плела, наверное, фенечки, да, Феня?

– Да.

– Твой ход.

– Фень, так а почему крест-то на себе поставила? – поинтересовался Натан и подлил мне ещё чаю.

– Я врач, и понимаю, что дело практически безнадежно. Мне бы хотя бы суметь обнять любимого мужчину…

– А какого рода ты врач?

– Хирург.

Стало странно. Я так спокойно рассказывала Натану об этом. И ни боли не колыхнулось в груди, ни страха будущего. Лишь солнечные пятна продолжали скакать по шахматной доске, да сладкий запах чая будоражил, рождая какую-то приторную полудрему в голове.

– А случилось с тобой что? – продолжал интересоваться Натан.

– Госпиталь. Военный. Ночь. Обстрел.

– Военный. Госпиталь. Обстрел, – повторил задумчиво Натан и походил ферзем. – Фень, моя фигура угрожает твоему коню…