Книга Здесь и сейчас, страница 127 – Татьяна Василевская

– Блин, нужно людей тщательно проверять при приеме.

– Да, иголки им под ногти загонять, допрос с пристрастием устраивать, свет в глаза, обливание водой на морозе.

– Ха-ха. Я смотрю тебе весело очень. Ты прямо настоящий юморист сегодня.

– Ну, не все ж тебе развлекаться. Другим тоже иногда хочется повеселиться. Тем более не вижу повода для грусти.

Димка посмотрел на Нестора с подозрением.

– Меня, эта твоя веселость уже пугать начинает. Ты ничего не задумал?

– Нет, конечно. Давай, Димон, и вправду коньячку, что ли хлопнем, – предложил Нестор и расплылся в улыбке. – По пятьдесят граммчиков.

– Может, тебе, как Митричу, пару сотен дать? Ты тоже себе сгоняешь? – доставая бутылку, сказал Димка. Он разлил коньяк и протянул один из бокалов другу. Он уже осознал, что они даже не на пороге войны. Они в нее вступили. Противник нанес первый удар, точка невозврата пройдена. На поле боя сошлись алчность, не знающая границ, подлость и беспринципность, и с другой стороны редкостное упрямство, безрассудство и горячность, доходящая, порой, до глупости. В этой войне, как и в любой другой, будут жертвы, потери и разрушения. С обеих сторон. Противники будут стоять до последнего, и ничем хорошим это противостояние не кончится. Димка почувствовал, как встает в горле неприятный комок. И тяжесть от осознания бессилия что-либо изменить давит, тянет вниз неподъемным грузом. Никакие слова, доводы и уговоры не помогут. Рассудок уже затуманен жаждой схватки. Это уже дело принципа, взыгравшая гордыня не позволит остановиться и все прекратить, даже если потом останется только выжженная земля вокруг. «Не делай ничего! Просто ничего не делай, и может быть, все на этом закончится» – хотелось заорать Димке. Но он знал, что друг его не услышит. Как не услышала когда-то сестра Надя. Выскочила замуж за «козла», и так и живет всю жизнь несчастная, обиженная на судьбу, а заодно, на всех вокруг. Димка поднес к губам бокал, и коньяк показался ему отвратительно горьким. Он не почувствовал приятного разливающегося внутри тепла, «на душу» не легло. Казалось, тело, и все внутренности наоборот сковал холод.

– За тебя, Нестор, – сказал Димка и залпом допил остатки содержимого бокала. Единственное, что он мог сделать – выпить за друга, за удачу и быть рядом, что бы ни готовило будущее.

В кабинет всунулась Леночкина голова.

– Нестор Иванович, там из пожарного надзора пришли. По поводу вчерашнего… – почти шепотом сообщила секретарша.

– Так веди сюда – сказал Нестор и подмигнул Димке. – Пожарному инспектору коньяка нальешь или три сотни дашь, чтобы он сам себе сбегал?

Димка вздохнул. Двести долларов за одно утро. Фьють и, считай, улетели. Да и черт с ним. Димка достал еще один бокал.

– Я сегодня добрый. Всех угощаю.

– Молоток, Димон, – Нестор хлопнул друга по плечу. – Не грусти. Я тебе новую бутылку подарю. Доброта должна вознаграждаться.

– Не надо, – сказал Димка, все еще ощущая во рту привкус горечи. – Что-то я коньяк разлюбил, по крайней мере, пока.

– Могу виски купить, – пожал плечами Нестор.

Димка покачал головой.

– И виски не надо. Хочу сегодня быть добрым. Бескорыстно.

– Да, ты, Димон, прямо мать Тереза сегодня.

Димка кисло улыбнулся.

–

В то же самое время, на офисной кухне разгорелась жаркая дискуссия. Сотрудники, пожелавшие выпить кофе с ложечкой Бейлиса, бурно и весьма эмоционально обсуждали вопрос «какая сволочь выжрала всю бутылку?». Коллеги с подозрением косились друг на друга. Истинный же виновник происшествия в это время мирно посапывал «в уголку» в подсобке соседней фирмы. Блаженно улыбаясь во сне беззаботной, почти детской улыбкой. Не думая ни о войнах жадных негодяев и упрямых гордецов, ни о переживаниях эстетствующих гурманов, лишенных удовольствия насладиться в начале рабочего дня кофе «по-ирландски», ни о пожарных инспекторах, которых во избежание ненужных, лишних вопросов, погорельцы, которые желают сохранить свои секреты, пытаются задабривать дорогим французским коньяком. Митричу было хорошо. Он был счастлив. Не возвышенным, возносящим к райским вершинам, окрыляющим и просветляющим душу счастьем, а самым, что ни на есть примитивным и приземленным. Но это простенькое, можно сказать низменное счастье было абсолютным, потому, что в этот самый момент Митрич был тем редким счастливцем, которому вообще ничегошеньки от жизни больше не нужно.