Книга Волчье кладбище, страница 70 – Тони Бранто

– Но это лодка без вёсел, Макс. Такая жизнь только в романах заманчива. В реальности было бы неплохо, чтобы в мозгах что-то копилось.

Я резко остановился. Это уже не отец Адам и сын его Макс. Через белобрысого, как через чёртов какой-то передатчик, ко мне обращался мой настоящий отец, а я всегда в такие подлейшие моменты, как назло, обезоруженным оказываюсь. Я сорвался.

– Знаете, девочки, ступайте плести косички друг другу! Я, пожалуй, останусь.

Адам повернулся. В круглые его очки врезались капли, и глаз этих, ржавых и умных, слава богу, не было видно. Во мне вскипал Везувий.

– Не глупи. Министр вот-вот прибудет.

– А у меня тут одна койка не сломанная. Так что адьос! Да, Джо, дружище! – орал я сквозь нити дождя, отдаляясь, разбухая от злости. – Знай только, что у Шивон цветы на душе зацветут не раньше, чем в твоих штанах новый Шварцвальд отрастёт! Хватай вёсла и набирайся терпения, друг! Желаю удачи!

Я ускорил шаг в сторону деревни, поднял ворот пиджака.

– Педики! – злобно буркнул себе под нос.

Пока я ещё не придумал, куда себя деть. А деваться было необходимо. Мои фланелевые брюки уже промокли насквозь, из светло-бежевых превратились в грязно-коричневые. Они теперь противно липли к ногам, а в ботинках чавкала вода. Я весь казался себе мокрой тряпкой.

Пусть себе думает, что хочет. Мне всё равно. Меня Адам в роли отца достал уже до самых печёнок.

Нужно было к павильону двигаться, а меня в другую сторону тянуло. Даже мысли об отчислении не колебали моей решимости слинять с этого дурацкого представления для министра. Что подведу других, что это – свинство, я понимал, но понимал и то, что до меня сейчас никому дела нет.

Пройдя пару кривеньких улочек, я остановился под небольшой маркизой в красно-белую полоску. Пошарил в кармане. Там всё промокло, только мелочь в пару пенсов оставалась невредимой. Я сунул сигареты и павлинов обратно и неслышно проклял себя и весь этот Роданфорд с его погодой.

Да, «Ибис» пульмановский повыносливее, чем я, оказался.

По Хай-стрит проехал фургончик, окатив меня волной из лужи.

Чего тебе нужно? Какого чёрта ты страдаешь?

А чего не страдать-то, если всё, чего в жизни стою, это чаевые, сунутые мне в портки.

Ещё не поздно себе пинок отвесить и пойти учиться.

Чтобы моё тесто зачерствело? Это уже с отцом приключилось. Такие, как Джо, пускай учатся, те, из кого людей не вышло при появлении на свет. А я уж лучше танцевать буду.

Я вытер лицо ладонью и словно стёр с себя эту липкую минуту слабости.

По серому небосводу пробежала голубая трещина, прогремело, как по ушам съездили. Этот грозовой выстрел будто сорвал с меня броню, обнажил мои нервы. Иначе объяснить не могу, как я почувствовал спиной этот пристальный взгляд.

Я мигом глянул через плечо. И во мне что-то растаяло, размером с большую глыбу, и растеклось по внутренним водотокам тёплыми ручьями. Уж не знаю, как ещё описать. Словом, жить захотелось, даже уголки рта дёрнулись, приподнялись, пытаясь изобразить улыбку.

Моё внимание привлёк ящик с сиреневой пеларгонией, украшавший подоконник витринного окна. За стеклом, словно выбившийся из цветов дикий стебель, стояла моя Джульетта в простом зелёном платье, поверх которого был надет белый фартук. Я неспешно повернулся и подошёл к окну. Джульетта отрешённо взирала сквозь меня, прямые плечи немного выдавались вперёд, изящные длинные руки с какой-то покорностью сплелись на груди. За плечами Джульетты был прилавок с конфетами.