Книга Четыре крыла, страница 123 – Татьяна Степанова

Он не знал: корзинка и скатерть – наследие Меланьи, бывшей жены Макара, приобретены ею некогда в Harrods.

– Все утро в прозекторской торчал. Следак обрадовался до икоты, сразу спихнул морг на меня, едва я заикнулся.

– Вы на пару с патологоанатомом что-нибудь нашли? – Макара терзало любопытство, но одновременно ему хотелось успокоить взвинченного усталого участкового. Он налил ему из термоса горячего чая.

– С молоком, англичанин? Я все диву даюсь насчет вашего лондонского пойла, но сытно должно быть, – Бальзаминов залпом с жадностью – его видно мучила жажда – осушил стакан. – Отыскал я в теле то самое… предполагаемое.

– А именно? – Клавдий внимательно следил за Бальзаминовым: он настоял на их встрече сам срочно, его явно распирали важные новости, но он… то ли боялся, то ли колебался… не желал полностью открывать карты?

– Болт у него в правом локтевом суставе и в шейке бедра – эндопротез. Анатом – дошлый мужик, объявил мне: давность эндопротезирований тазобедренного и локтевого суставов – более десяти лет. В тазобедренном стоит протез – металл – полиэтилен, долгосрочный, дешевый, в локтевом суставе титановый болт зарос хрящами. Обе операции проводились из-за серьезных травм, переломов и раздробления костей. Ну, его ж били тогда без пощады… Живой остался чудом.

– Кто? – не выдержал Макар.

– Вениамин Жигов. Беньямин… Беня-Кот, – Бальзаминов достал мобильный и показал фото.

Снимок – явно из «базы» – фас-профиль. На другом фото – тот же тип в полный рост в тюремной робе, но фото сделано в тесном сумрачном кабинете. Сутулый лысый мужчина лет за тридцать с темными глазами, смахивающими на маслины.

– Уголовник? – Макар вместе с Клавдием разглядывал фотографии.

– Воровал с малолетства, сначала у одноклассников барахло из шкафчиков, затем загремел за грабеж, а последняя его ходка уже групповой вооруженный разбой. Схлопотал по рецидиву десятку. Сам из приличной еврейской семьи, родители – трудяги, мать к нему в колонию приезжала на свидания. Я ее видел, такая женщина хорошая, интеллигентная… музыкантша, преподаватель фоно… А сынок – урка уркой уродился.

– Он сидел… там, «на севере диком стоит одиноко… она» – где ты служил прежде? – молвил Клавдий. – Из твоего бывшего контингента фигурант? Твой крестник?

– Ну, скажем, да, – медленно веско изрек Бальзаминов. – Он сам летел мотылем на огонь. Больно хотелось ему с «десятки» перепрыгнуть на «удо». Ботало он был первостатейное. По-тихому умел шустро шуметь^[44].

– Но все же по одним только эндопротезам в трупе нельзя точно утверждать – убитый в яме именно ваш Беня-Кот, – засомневался Макар. – Головы нет, отпечатки пальцев тоже не пробьете – кисти отрублены.

– У него на левой руке не хватает верхней фаланги мизинца, – ответил Бальзаминов. – Пометили его на севере диком, где стоит одиноко… она, наша зона… Тогда же, когда отметелили жестоко, и силком набили тату крысы поверх его прежней картинки – котяры в цилиндре. Кот – знак фарта, удачи, дерзости, а крыса…

– Кот-крысолов? Охотник на грызунов?

– Нет, просто дятел, – Бальзаминов светло глянул на Макара. – По-русски, англичанин, стукаччч. Ему сокамерники руку в локте перебили и ногу сломали, бедро, отхватили фалангу на мизинце – чтоб бессмысленно стало татушки на груди и брюхе сводить, понимаешь? Голь на выдумки хитра, Макар. Но дятлами и в Лондоне, и везде, наверное, брезгуют? Мы ж с вами в нашем богоспасаемом Скоробогатове убедились: даже начинающим маленьким Севрюжкам-стукачкам в любви-страсти не везет… А Беню-Кота поломанного скулящего я лично вез на вездеходе сквозь полярную ночь в больницу за четыреста километров, его потом долго оперировали. И по «удо» он выскочил, сподобился. Исчез из моего поля зрения на годы. Но затем вновь появился. Дерьмо всегда сверху плавает, правда? А в лесочке у богатой избушки встретил он свой бесславный конец.