Книга Красная лилия, страница 18 – Ян Мортенсон

— Значит, ты считаешь, что история Швеции будет выглядеть совсем иначе, если ты не расскажешь, какой она была в действительности и что на самом деле происходило? — рассмеялся Андерс Фридлюнд, сбрасывая столбик пепла со своей сигары в большую стеклянную пепельницу, грациозно стоявшую на столе из корня мандрагоры.

— Как всегда, в самую точку. Но шутки в сторону: в том, что ты сказал, что-то есть. Да, всю свою активную жизнь я писал дневник. Кроме того, у меня был доступ к документам и архивам, которые обычный человек никогда не увидит, он даже не знает об их существовании.

— Ты имеешь в виду времена работы в СЭПО? — взглянул на него Габриель Граншерна.

— В том числе.

— Разве это не секретный материал?

— Кое-что — да, но ты никогда не сможешь засекретить событие, свидетельства о котором существуют. Когда пишешь, нет необходимости прямо цитировать сами документы. А поэтому тебя трудно будет обвинить в нарушении правил секретности. Возьмите, например, дело Веннерстрёма. Там осталось еще многое, что необходимо прояснить.

— Тогда я понимаю, что ты имеешь в виду под «миной замедленного действия». — Стина с любопытством и оценивающе посмотрела на него. — Из своих дневников и старого архива ты соберешь хорошие куски, а потом выдашь «бомбу» года, которая потрясет весь истэблишмент.

Нет, она вовсе не осуждала. Как раз наоборот.

— «Бомба» нашего десятилетия, — рассмеялся Густав. — Столетия! Нет, столь опасным это не будет. Хотя кое-кому пальцы и прищемит. Это я гарантирую. Да и то, что кое-какие головы полетят, я тоже обещаю.

В комнате наступила тишина. Я украдкой посмотрел по сторонам. О чем они думали? Может быть, кто-то владел тайнами, которые могли быть разоблачены в мемуарах Густава Нильманна? И несколько голов под этой низкой крышей могут слететь? Нет, видимо, другие, более значительные члены шведского истэблишмента должны беспокоиться. Хотя Густав, пожалуй, преувеличивал и свое значение, и свое влияние. Швеция — тихая сонная идиллия. И в ней нет места для подобного сорта сочинений. Даже если у него и есть такие амбициозные планы, то издатель, конечно же, понимает, что существует определенная ответственность. А если не это, то риск быть обвиненным в нарушении чести был бы остановлен красным пером цензуры.

В тот день шел дождь. Шведский летний дождь. Не тяжелый и жестокий тропический ливень и не внезапно вспыхивающий грозовой, что после ноющего крещендо слабеет и умирает. Нет, типичный летний дождь. Упрямый, терпеливый и тягучий. Все утро. Облака шли низко, словно хотели соединиться с землей, обнять весь мир своими мокрыми руками. Верхушки охраняющих мою обитель высоких сосен терялись в серо-белой клубящейся дымке. Трава поникла, белые купыри склонились к земле в поисках защиты. Потоки из водосточных труб хлестали в большие деревянные бочки с железными обручами, в которых собиралась вода для полива цветов и огорода. При каждом порыве ветра они то и дело били по стеклам окон, а по крыше дождь топотал, будто стая маленьких нетерпеливых зверят.

Я сидел за небольшим письменным столом и смотрел в окно. Зевал. От нечего делать нашел небольшую брошюрку: «Указания для школьного учителя». Это самое интересное, что оставил мне почитать мой добрый друг. Либо он не очень-то нуждался в литературе вообще, либо просто не держал книг здесь, в лесу. А сам я забыл пластиковую сумку с книгами карманного формата и прочим отпускным чтивом на кухонном столе в Старом городе. Она оказалась там, когда я во второй раз решил проверить, не забыл ли выключить плиту и краны. Всякий раз, когда я куда-нибудь уезжаю, меня неизменно охватывает внезапное чувство, что я забыл выключить утюг или оставил открытым кран в ванной. И мое воображение рисует докрасна накаленные пластины плиты, я слышу сирену пожарной машины и ощущаю запах дыма от горящей домашней утвари и антиквариата. Я часто останавливался и мчал десятки километров обратно, чтобы убедиться, что все в порядке. И так всегда. А на этот раз я особенно спешил, закрывал и открывал двери, и вот, как следствие моего параноического страха перед несчастьем, сидел здесь в серой скуке затяжного дождя без всякого чтива.