Книга Кубок Нерона, страница 21 – Ян Мортенсон

Всегда приятно прогуляться по блошиному рынку. Медленно и методично я обхожу прилавки, один за другим, по порядку, чтобы ничего не упустить. Сперва оглядываю выставленное как бы с птичьего полета, потом прикидываю, что тут представляет интерес. Беру в руки, смотрю маркировку, подношу к глазам, нюхаю. Чувствую я себя при этом как старый сконский оптовик у стола с закусками на постоялом дворе. Заметив что–нибудь стоящее, я завожу с продавцом разговор. Подхожу к цели издалека, кругами, чтобы в итоге заключить сделку, сторговаться. Это игра, в которой и отдаёшь, и получаешь. Часто мне кажется, что человек за прилавком будет разочарован, если просто заплатишь названную цену, сунешь покупку в пластиковый пакет и исчезнешь. Ведь это еще и особый образ жизни — раскинуть лоток на блошином рынке и торчать там в любую погоду, предлагая свой товар. Конечно, одним этим никто не живет. У многих совсем другие профессии, но они считают, что воскресная торговля — увлекательное развлечение и возможность пообщаться с людьми.

Мы медленно шли между рядами. Кое–кто устроился вполне солидно, за прилавком со стеклянными, запирающимися витринами. Все чинно–благородно. Нередко и вещи чуточку получше. Английское серебро, старинные часы. Довольно много украшений. У других продавцов обычай попроще. Старая дверь на козлах — вот и готов прилавок. Вещи свалены на него кучей, и в этом беспорядке, словно брошенные наугад, встречались весьма любопытные предметы. Островки в Саргассовом море хлама. Еще более свободные предприниматели, пользуясь случаем, расстилали прямо на земле брезент или газеты и без долгих церемоний раскладывали свой товар.

Теснота, давка. Люди несли и волокли громадные ящики, подавали на лотки новый товар или шли с покупкой к дому. И было заметно, что существовал этот рынок одинаково и для продавцов, и для покупателей. Повсюду лоточники переговариваются между собой, пускают по кругу термосы с кофе, а то и украдкой передают из рук в руки бутылочку виски. По–братски делятся пирогами и бутербродами, угощают друг друга сигаретами. Спросишь о цене — и самому неловко, будто семейной встрече помешал.

— Смотри, Юхан. Какая ваза!

Астрид взяла с лотка большую стеклянную вазу в голубых, красных и бесцветных разводах. Действительно красивая штука, в форме раковины. Что–то она мне напоминает. Так и есть, я не ошибся: на донышке стояло клеймо. В одном уголке — «Кокиль», а в другом — «Флюгсфорс, 59».

— Вот видишь,— сказал я.— Утром–то я был прав. Эта красивая вещица сделана на стекольном заводе в Смоланде, на юге Швеции. Отличная находка. Поздравляю.

— Потрясающе! Я должна ее купить.

— Только не выказывай чрезмерного энтузиазма. А то не сумеешь сбить цену.

Но она сумела и вместо семидесяти пяти долларов заплатила сорок.

Потом мы задержались у лотка со старыми куклами, которые привлекли внимание Астрид, но я скоро прошел дальше, заметив лоток, полный чейсовских вещиц. Кофейники, тостеры, подсвечники. Все в характерном для Чейса стиле — сверкающий хром с черными ручками, а на донышке клеймо: вздыбленный конь. Цены были значительно ниже, чем на выставке антиквариата. Я не устоял, купил парочку высоких изящных шейкеров и несколько подсвечников. Пока продавец заворачивал мои приобретения в газету и укладывал в коричневую пластиковую сумку, подошла Астрид.