Книга Империя предрассудков, страница 127 – Панна Мэра

– Да. Это правда.

У меня перехватило дыхание, и он, заметив, что отныне я бессильна говорить, перенял инициативу разговора в свои руки.

– Но что поделать. Мы все здесь делали то, что считали правильным. Жаль, что правда и справедливость никому не были нужны. А сыновей уже не вернуть.

–- А что же будет с вами? – спросила я дрожащим голосом.

Он вздохнул. А затем, смахнув со лба челку и поправив очки, ответил:

– Анна Георгиевна, знаете, я видел в этой жизни очень многое. Каждый раз, когда я думал, что это конец, нам удавалось его миновать. Может и в этот раз нам повезет.

От его слов меня начало трясти еще сильнее, чем после разговора с Жуковской. Глаза застилала белая пелена слез, я изо всех сил пыталась себя сдержать, но у меня ничего не выходило.

– Я уже не боюсь за себя, лишь боюсь за будущие поколения. И мне хочется верить в то, что они будут достойнее нас. Научаться сострадать и любить так, как не смогли мы, и главное, – он намеренно выдержал поэтичную паузу, – пускай они перестанут слепо верить в чужие идеалы.

– Но как жить, зная, что происходит вокруг? – спросила я сквозь слезы. Я ждала, что он утешит меня, скажет, что все будет хорошо, но он не мог врать мне.

– Я часто говорю это себе самому и скажу то же самое вам. Перед следующим балом, когда вы будете смотреть на себя в зеркало, спросите себя: кого вы там видите? Того ли человека, которого вам хочется? Я знал очень много людей, которые мастерски лгали близким, судьям, даже его Величеству, но все они не могли обмануть самих себя.

Так и я. Я не хочу смотреть на себя по утрам и знать, что я лжец и трус. Потому я уже давно готов принять то, что меня ждёт. Мы все готовы, – закончил он.

Еле ощутимое, тонкое чувство страха проскользнуло по моей спине и вонзилось под сердцем, а за ним туда же проникло всепоглощающее чувство ненависти и беспомощности. Теперь оно преследовало меня везде.

Жуковский был невозмутим и даже по-своему весел, что нагоняло на меня ещё большую тоску. Я же была слишком слабой, чтобы держаться так же мужественно, как и он.

– Не плачьте, – смягчился Геннадий, улыбаясь, – все будет хорошо, –наконец услышала я, но боль от его слов уже было не унять.

– Я так на это надеюсь, – пискнула я еле внятно. – Извините меня, но мне сейчас очень хочется побыть одной, – попросилась я, будучи в оцепенении.

– Да, конечно. Если хотите выйти в сад, лучше спускаться по правой лестнице, – ответил мужчина.

Я кивнула, а потом вдруг прильнула к нему и крепко обняла. Он был такой большой и теплый, как огромной лесной медведь, но душа у него была доброй, как у верного преданного пса.

А затем я резко отпрянула назад, ощутив новый прилив слез, и устремилась к выходу.

* * *

Меня встретили ветер и холод, которые свойственны февральским зимам. Почти сразу я поняла, что недолго протяну на таком морозе, а учитывая, как стремительно небо затягивали подозрительные тучи, я всерьез начала опасаться метели.

Зиму я любила за отрезвляющий холод. Каждый раз, когда отчаяние казалось невыносимым, я выходила на улицу, и от нежных прикосновений ледяных снежинок мне всегда становилось чуть спокойнее.

Сад рядом с поместьем Жуковских был совсем крохотный, и его легко можно было осмотреть, стоя на одном месте. Однако внимательно присмотревшись, я заметила небольшую тропинку, ведущую из двора прямо к озеру.