Книга Влюбленный маркиз, страница 44 – Валери Боумен

– Повеса мог бы сначала сделать так.

Он наклонился над ней, и она уперлась ягодицами в стол, схватилась за столешницу обеими рукам и подбодрила его:

– И?..

Джастин закрыл глаза: она станет его погибелью, он знал это, но, по-прежнему не в силах остановиться, наклонился и легко – очень легко – коснулся ее губ своими, потом прошептал:

– Мог бы сделать вот так.

– А что еще? – выдохнула Медди.

– Если он действительно распутник, то проделал бы что-то вроде этого.

Взмахом руки он сбросил все бумаги на пол, поднял ее и, усадив на стол, наклонил так, что ей пришлось обвить руками его шею, потом задрал ей юбки, раздвинул ноги коленом и втиснулся между ними.

Медди ахнула, вцепившись ему в плечи. Ее влажные губы раскрылись, дыхание стало судорожным, и от этих звуков в паху у Джастина стало тесно.

Ее затуманенные желанием глаза, казалось, смотрели ему прямо в душу, и он не мог ничего поделать с собой. Ее руки жили своей жизнью, блуждая у него по бокам, пока он не прижал ее бедра к своим. Поцеловав ее в подбородок, он проложил языком дорожку к соблазнительному местечку прямо над ключицей и принялся лизать и посасывать пахнущую сиренью кожу, потом его губы вернулись к ее уху.

– Распутник должен убедить даму позволить ему ее трогать… везде.

– А если она скажет «да»? Если сама скажет: «Потрогай меня»?

Это Джастин и хотел услышать. Подхватив ее юбки, он задрал их до верха бедер. Его губы описали дугу и сомкнулись вокруг ее губ, но вскоре он понял, что не может просто целовать ее: как только их губы соприкоснулись, ее голова откинулась назад, она издала горловой стон, а он потерял голову. Она по-прежнему обнимала его за шею и не могла разжать руки, когда он наклонил ее к столешнице еще ближе.

Его рука поднялась вверх, отдернула сорочку и стала ласкать теплое бедро. Он закрыл глаза, отдавшись ощущениям, когда ладонь легла на пушистый холмик, а палец раздвинул влажные складки. От прикосновения к средоточию ее женственности он содрогнулся и сжал челюсти.

По ее телу тоже прошла волна дрожи, и она прошептала ему прямо в губы:

– Милорд…

– Джастин, – прохрипел он ей на ушко. – Меня зовут Джастин.

Он ввел в нее палец, и она вскрикнула, затем пошевелил им, раздвигая нежные лепестки, чтобы коснуться бугорка и свести ее с ума. Не надо было заходить так далеко, но он ничего не мог с собой поделать. Теперь пути назад нет: он собирался доставить ей удовольствие, которого она прежде не знала. Он нащупал набухшую почку и прижал к ней палец.

– Что вы?.. О боже! – простонала Медди, еще крепче сомкнув руки вокруг его шеи и прижавшись к нему так, что еле могла дышать.

Тем временем его палец принялся то обводить кругами ее бугорок, то легонько нажимать на него, то гладить набухшие складки.

– О боже! Боже мой! – выдыхала Медди, а когда издала сдавленный крик, он прижался губами к ее рту.

Он держал ее до тех пор, пока ее тело сотрясалось в конвульсиях, а когда ее дыхание наконец немного выровнялось, усадил на стол и отвернулся, чтобы она имела возможность привести в порядок платье.

Потом, как ребенка, поцеловал ее в лоб и сказал:

– Вот примерно так ведет себя повеса.

Десять минут спустя Джастин уже в своей спальне плескал на лицо холодной водой из кувшина над умывальным тазом, подумав, не вылить ли все его содержимое на свою дурную голову. Ему никогда не хотелось врезать себе по физиономии так, как сейчас. В голове проносились эпитеты, которыми он награждал себя, один лучше другого: осел, прожигатель жизни, распутник, негодяй, пес похотливый… – но ни один не был достаточно точным.