Книга Ваш милый думает о вас, страница 91 – Елена Арсеньева

– Молодец! – неожиданно воскликнула Эльжбета. – Клянусь, я начинаю тебя уважать. И очень рада, что ты вовсе не такая тряпка, о которую можно ноги вытирать… какой я была в твои годы. Похоже, Ванда, тебе с ней нелегко придется, да?

– Твоя-то какая печаль? – огрызнулась та. – Не думай обо мне, думай о себе!

– Погодите, – Юлия умоляюще схватила графиню за руку, но тут простыня наконец соскользнула с нее, оставив в чем мать родила. При взгляде на ее стройное тело в глазах Эльжбеты мелькнул огонь такой неистовой ревности даже не из-за Тодора, а просто – ревности давно увядшей красоты к красоте цветущей, – что Юлия испугалась: кажется, доброе отношение к ней Эльжбеты – весьма хрупкая вещь!

Она торопливо обмоталась простыней снова и перехватила исполненные ненависти взгляды, которыми мерились кузины.

Ого! Кто бы мог подумать! Каждая из них – помеха тайным замыслам другой, и если Юлии удастся сыграть на этом…

– Эльжбета, – молвила она решительно – и едва не засмеялась, ибо не менее десятка самых разных чувств враз сменились на бледном лице графини: от высокомерия и возмущения фамильярностью до насмешливой готовности все-таки послушать, что скажет эта вконец обнаглевшая «рыжая кацапка».

А Юлию понесло, и она уже не могла остановиться. Ведь идея, пришедшая ей в голову, была такой простой и давала замечательную возможность раздать всем сестрам по серьгам.

– Ты отправляешь меня с Тодором? – Опять сверканье в глазах, опять поджатые губы. – Но зачем? Ты ведь будешь с ума от ревности сходить! Лучше дай мне – нам с Вандой! – возможность уйти незаметно. Так, чтобы мы успели скрыться до того, как табор снимется с места. И знаешь… Если ты любишь его, не гони прочь. Пусть табор уйдет, а он останется. И Тодор вдруг выпьет столько этой гадости, которая пахнет тиной, что будет спать да спать… так долго, что обо всем забудет. И только ты сможешь решать, когда он проснется. Но в это время он будет принадлежать только тебе. Ведь ты его любишь!

– Да, – отчаянно кивнула Эльжбета. – Ты права: двадцать лет назад я себе эту постель постелила – и не хочу спать ни в какой другой. Я люблю Тодора.

– За что? – прошептала Ванда чуть слышно. – За что, боже мой?!

– Тебе ли спрашивать! – обожгла ее взором Эльжбета. – Тебе ли не знать, что истинно любят не за что, а вопреки всему? Несмотря ни на что! А за грехи, за пороки еще крепче и жальче, чем даже за доблести.

Ванда прикусила губу, отвернулась.

– Сейчас принесут тебе одежду, Юлия, – сказала Эльжбета, направляясь к двери. – И уходи поскорее, поскорее. Обе уходите!

Она торопливо вышла.

– Ловко ты с ней управилась! – не то с восхищением, не то с осуждением пробормотала Ванда. – Я и не ожидала от тебя такого, Незапоминайка!

Юлия молчала. Она смотрела в окно, но ничего не видела. Зеленая прелесть апреля дробилась, плыла, сверкала в слезах, неожиданно застеливших глаза.

Любить не за что, а вопреки… Не о ней ли это сказано?

Сколько помнила Юлия, они и прежде молчали с Вандой в дороге, а не трещали сороками, но никогда еще молчание не было таким тяжелым и давящим. Да и то – унылые равнины, иссеченные множеством маленьких речек, словно в сеть ими схваченные, кого угодно могли раздосадовать. Собственно, только об этих речках путешественницы и говорили, когда давали себе труд разомкнуть губы. Кони боязливо храпели, входя в неведомые, непонятной глубины водоемы. Ванда нервничала, готова была все их объезжать, петляя и рискуя заблудиться, но Юлия присматривалась внимательно – и там, где пологий берег и широко разлившаяся вода обещали мелководье, пускала коня вброд. Ванда с неохотой следовала ее примеру, и Юлия несказанно удивилась, догадавшись, что та боится воды.