Книга Красна Марья, страница 119 – Наталья Ратобор

— У-у, гады… Свои же…

— Сталин тебе свой, коммуняка, — бросил кто-то ему в ответ.

Сначала Алексея допрашивали в военной полиции, потом — в гестапо. Он лично знал не только руководителя восстания Тадеуша Бур-Коморовского, но и многих членов подпольных организаций. Установив личность Алексея, его решили «раскрутить на всю катушку». Днем его истязали допросами с пристрастием, а ночами мучили бессонницей: он вынужден был сидеть на табурете в камере рядом со свирепой овчаркой, которая, готовая вцепиться в горло, с угрожающим ворчанием скалила зубы при малейшем его движении. Пищи и воды не давали. Наконец, посчитав, что пленник «готов», Алексея, не забыв связать ему за спиной руки, повели на очередной допрос.

Стол в комнате, куда его ввели, был уставлен аппетитными блюдами, которые ему предложили. Он попросил пить. Воду тут же с готовностью принесли и даже поднесли стакан к его губам. Алексей мысленно усмехнулся: «Тактику поменяли…», но сделал несколько глотков.

Усталый офицер быстро окинул пленника оценивающим взглядом и учтиво заговорил по-польски. Но тот словно пребывал в забытьи и не отвечал. Офицер потер утомленные глаза и слегка повысил голос. Измученный бессонницей, Алексей посмотрел на него безразлично и только еле заметно пошевелил губами. Выдохшийся от бесконечных допросов офицер, теряя терпение, стал говорить настойчивей:

— Уверяю вас, если вы немножечко поможете нам, мы сохраним вам жизнь… И, поверьте, достойную жизнь!

Услышав это, Алексей вдруг поднял свою платиновую от седины голову и настолько искренне, от души, рассмеялся, что лицо офицера перекосило. Потеряв над собой контроль, он вырвал из кобуры вальтер и, подскочив к пленнику, с размаху ударил ему рукояткой в зубы. Алексей упал, а офицер начал пинать вздрагивавшее тело. Потом отошел, сел на стул. Еще накануне, после очередного безрезультатного допроса, он приказал отнести обессиленного пленника в камеру. Сегодня же он как будто что-то понял. Привычным движением снял пистолет с предохранителя. Подошел к распластанному телу. И методично разрядил в него всю обойму.

Алексей обратил застывающий взгляд к окну и, уже не чувствуя боли, с облегчением посмотрел в смутно-расплывчатый белый проем. «Наконец-то… — пронеслось у него в голове. — Слава Тебе, Господи…»

Мне видится глубоко символичным, что меня постригли в монашеский чин с именем Марии — в канун памяти святой Марии Египетской и в день рождения Марии Сергеевны. Я приношу покаяние за ошибки и искушения молодости, за эгоизм и легкомысленный отказ от предназначенного мне креста — тогда, в Ястребье. Осознавая отвергнутую мною преемственность, с благословения духовника я усиленно молюсь о душе достопамятной незабвенной Марии Сергеевны, памятуя глубокое ее покаяние… А ведь сколько наших современниц так и не поняли, не приняли, не раскаялись…

Молюсь также и за убиенного раба Божия Алексия, замученного в гестапо после Варшавского восстания. Навещала я братскую могилу, где, как полагают, он захоронен, и утешала плачущую Дарью, которая столько лет спустя все не успокоится, бедняжка. Ее молитвенно поддерживает сын Степан — ныне иеромонах Кирилл, подвизающийся в американском Джорданвилле. После войны он перебрался туда из Франции, где оказался еще летом 1939-го, прибыв на пароходе из Польши в составе части Чехословацкой военной группы. По его признанию, он, будучи солдатом, так и не смог заставить себя убить ни одного врага… Это добрейший человек, большой труженик и молитвенник. После войны Дарья отказалась поехать вслед за сыном в Северную Америку. Она часто приезжает ухаживать за могилой, обновляет цветы.