Книга Бандит Ноубл Солт, страница 17 – Эми Хармон

Приятная улыбка, спокойный голос и четкий план открывают почти все двери. Нужно просто зайти в помещение, понимая, чего ты хочешь, взять это и уйти. Если ты достаточно крупный парень – или достаточно дружелюбный, хотя бы с виду, – мало кто станет тебе противоречить. Как раз поэтому Бутч безнаказанно грабил банки и поезда, умудряясь не убивать невинных. Множество невинных все же погибло, – не согласилась совесть.

– Не от моих рук, – возразил он.

Все рано или поздно попадаются. И ты попадешься, – бросила совесть. В этом он не сомневался. И все же он отогнал от себя все мысли об этом и сосредоточился на Джейн Туссейнт. Вид из-за сцены открывался не лучший, однако здесь имелся табурет – наверное, для рабочего, который открывал занавес, хотя его нигде не было видно. Бутч прихватил табурет, отыскал себе место за пыльными кулисами, сел, положив руки на колени и уперевшись каблуками в перекладину между ножек табурета, и взглянул в дырочку в заднике. Он сказал Гарри, что смотреть на певицу не хочет. Он хотел только слушать, хотя отсюда мог неплохо рассмотреть ее узкую спину.

Волосы у нее были собраны в высокую прическу, а перья и самоцветы, вплетенные в пряди, сияли в свете софитов, едва она поворачивала голову. На ней было огненно-красное платье, плотно облегавшее грудь, с неширокой юбкой, позволявшей делать лишь небольшие шажки.

В этот вечер аплодисменты донеслись до него так же, как до нее, откуда-то спереди. Звук поднимался, полнился и казался при этом столь же новым, каким стал для него ее голос на самом первом концерте. Наверное, рабочий сцены все же вернулся, потому что занавес опустился с громким скрипом, различимым даже сквозь не смолкавшие аплодисменты. Джейн Туссейнт, придерживая юбки рукой, сбежала со сцены.

– На бис споешь «Ох, плачь же, плачь же». Об этом просил мистер Карнеги, – произнес прекрасно одетый немолодой мужчина, поджидавший в кулисах. На нем был фрак с длинными фалдами и белоснежная сорочка, сиявшая даже в пыльном полумраке. Он носил монокль – сверкающая цепочка тянулась от глаза к нагрудному карману. Из волос у него имелись лишь брови – и голова, и щеки были совершенно гладкими.

– Не сегодня, Оливер. Я не выйду на бис. Огастес болен.

Хм-м. Судя по речи, она не француженка. Скорее англичанка, как его мать. У него внутри снова все перевернулось от тоски по дому.

– С ним все в порядке, Джейн, – настаивал лысый мужчина. – Занавес поднимается. Иди. Оркестрантов уже предупредили.

Ее нежелание возвращаться на сцену казалось вполне осязаемым – но бессмысленным. Лысый мужчина подтолкнул ее к сцене, и Бутч ощутил укол совести: он был рад, что снова услышит ее пение, хотя ей не хотелось петь. Завтра утром он взойдет на корабль вместе с Сандэнсом и Этель. Возвращаться он не собирался. Святая Джейн^[10] – он вдруг понял, что перекроил ее фамилию, и теперь она ей очень подходила, – будет лишь воспоминанием.

Она спела песню его матери так, как еще никто никогда не пел. Он едва смог вынести весь этот плач, и в горле у него запершило от едкой иронии происходящего. Куда бы его ни занесло, от этой песни он укрыться не мог.

– Чертова песня, – прошептал он. Он размягчился. Так говорил Сандэнс. Нет, не Сандэнс… Гарри. Нужно называть его Гарри.

Бутч не обижался на слова Сандэнса. Мягкость и подлость – разные вещи. Трусом он не был, задирой тоже. Но ему не нравилось огорчать людей, и он не боялся в этом признаться.