Книга Пустая комната №10, страница 85 – Серафина Нова Гласс

Я до сих пор невольно думаю о тысячах долларов в рюкзаке, похороненном вместе с Эдди, и мне становится не по себе. Тошно от того, что я так сильно в них нуждаюсь, и еще больше от того, что позволяю своему разуму беспокоиться об этом, когда я совершила нечто чудовищное и человек лишился жизни от моих рук.

Мы внимательно осматриваем все вокруг и убеждаемся, что ничего не оставили, а затем я выливаю последнюю воду на грязные руки и промываю несколько лопнувших волдырей. Ни один из нас не признает, но мы оба знаем, как глупо поступили, упустив это из виду, и теперь на наших истерзанных ладонях есть доказательства содеянного.

По горизонту тянется тонкая оранжевая полоска, пора уезжать. На обратном пути мы перебираем в памяти все события, каждую мелочь. Где мы были в пятницу вечером – повторяем рассказ Каллума Анне, которая знает, что он несколько часов проторчал в офисе, и говорим, что я плакала из-за Рида, это подтверждается моим безумным поведением следующим вечером. У нас есть истории о том, где мы находились сегодня вечером. Наши телефоны лежат дома. Я смотрела сериал и даже оставила телевизор включенным на случай, если кто-то подсмотрит, а Каллум проверял домашние задания и смотрел по телевизору бейсбол. Нас никто не видел. Все получится.

Но тут я беру свою сумку в надежде найти давным-давно забытый там пластырь, который теперь очень пригодился бы, и на пол машины выпадает мой мобильный.

– Что это? – спрашивает Каллум, услышав стук, и я в ужасе подбираю телефон, осознав свою чудовищную ошибку.

– О господи, – говорит он.

Но я уже все знаю. Если когда-нибудь полиция посмотрит в нашу сторону из-за фрагмента ДНК, который мы по глупости оставили, то в моем телефоне навсегда останется запись о том, что я была в пустыне через несколько часов после исчезновения Эдди… И если благодаря этому тело найдут, моя жизнь кончена.

На следующий день я встречаюсь с Моникой за бранчем, как и обещала после своего побега, и рассказываю, о чем узнала. Я решаю наконец сказать ей, что у Генри был роман. После моих слов о школьнице, Касс и Розе и о том, что я понятия не имею, кто его возлюбленная и связано ли все это с его смертью, которую Моника все еще считает самоубийством, она настаивает, чтобы мы весь день провели в «Платанах» у бассейна, присматриваясь к местным женщинам.

Мне кажется, если бы я и рассказала кому-нибудь о том, что Генри не покончил с собой, то сначала родителям, а потом Монике, но почему-то не могу. Думаю, они вмешались бы. Сказали, чтобы я позволила полиции делать свою работу и уезжала из «Платанов», и, наверное, были бы правы. Конечно, они заверили бы меня, что я не подозреваемая, но я-то знаю, что это не так. Если все произошло здесь и связано с романом, о котором полиция не знает, то, находясь в этом месте, рядом с этими людьми, я сумею найти больше ответов, чем копы.

Может, я поступила безумно, не поделившись с полицией тем, что нашла в дневнике Генри, но я не готова. И если я действительно в списке подозреваемых, копы тоже многого мне не сообщают, поэтому, прежде чем меня начнут допрашивать или даже обвинять, я хочу сама докопаться до сути.

Мы с Моникой покупаем несколько банок «Маргариты» и пенопластовый кулер. Надеваем купальники и шляпы и впервые с тех пор, как я приехала, спускаемся к бассейну и ложимся под обветшалым зонтиком на пластиковые шезлонги вместе с остальными. С отвращением на лице Моника раскладывает слишком много полотенец, как будто все вокруг липкое и не соответствует ее стандартам. В общем-то, так и есть, но она могла бы и не демонстрировать это так явно.