Книга Все мы люди, страница 64 – Дональд Уэстлейк

 – Если ты все еще хочешь увидеть, что я делаю, приезжай.

 – Я скоро буду.

 – Ты можешь захватить своего друга, если хочешь.

Однако Дортмундер не хотел. Эта картина была для него слишком важна, и он предпочитал увидеть ее без лишних разговоров.

 – Я приду один, – ответил он.

 – Как хочешь. Принеси бутылку вина, ты знаешь какого.

Дортмундер привез галлон «Hearty Burgundy», часть которого Клео Марлах сразу же налила в один из многообразных стаканов и теперь стояла, держа свою белую кружку с вином, и наблюдала, как кисть Покьюлея делала мелкие пробные наброски на поверхности картины. Последние четыре месяца казалось, что трудясь в своем святилище торгового центра, Покьюлей творил сплошные чудеса, но не обо всех он желал говорить.

Отступив от мольберта, хмуро глянув на темноту в правом нижнем углу, он произнес:

 – Ты знаешь, как я сделал это? Я начал, – пояснял он, продолжая работать, – с исследования.

В коллекции Фрика есть один Винбис и еще три висят в Метрополитене. Я изучил все четыре картины и просмотрел всевозможные их копии, которые только смог найти.

Дортмундер спросил:

 – Копии. Почему?

 – Каждый художник имеет свой цветовой диапазон, свою палитру. Я хотел посмотреть, как сделаны другие репродукции картин Винбиса, чтобы помочь себе в нахождении первоначальных цветов.

 – Я понял задумку, – сказал Дортмундер. – Довольно неплохо.

Клео, потягивая вино и размышляя о Покьюлее и картине так, как будто это она была их творцом, и полученный результат работы радовал, произнесла:

 – Поки провел замечательное время с этой картиной. Он свирепствовал, швырял вещи, нецензурно высказывался об искусстве, а затем гордился что он лучший из лучших.

 – Один из неплохих, во всяком случае, – с удовольствием заметил Покьюлей. Кончик его кисточки скользил вдоль по палитре, резко двинулся в темноту, изменив ее незаметно, – потому что я сделал больше чем просто скучное исследование. Я смотрел на картины и более того, я пытался смотреть сквозь них, в их прошлое. Я попытался представить себе, как Винбис в своей студии приближается к холсту. Я хотел видеть, как он держит свою кисть, как он наносит краску, как он делает свой выбор, вносит изменения. А знаешь ли ты, что его мазки двигались по диагонали налево вверх? Это редкость. Ты можешь подумать, что он был левшой, но есть два портрета сделанные его современниками, на которых он показан за мольбертом и кистью в правой руке.

Дортмундер удивился:

 – И что это меняет?

 – Это меняет угол преломления света на поверхности картины, – просветил его Покьюлей. – и как глаза воспринимают произведения.

Все это не укладывалось в голове Дортмундера:

 – Ну, чтобы ты ни сделал, это выглядит потрясающе.

Покьюлей был доволен. Повернув голову и слегка улыбаясь через плечо, он произнес:

 – Я хотел подождать, пока не получится что-нибудь достойное демонстрации. Ты видишь это, не так ли?

 – Конечно. Ты почти закончил, хм?

 – О, да. Еще две-три недели, наверное, не больше.

Дортмундер вглядывался то в затылок Покьюлея, то на картину:

 – Две или три недели? Но ведь готова уже вся картина, и ты можешь одурачить кучу людей с тем, что готово уже сейчас.

 – Но не Арнольда Чонси, – возразил Покьюлей. – Даже на одну секунду. Я навел справки о твоем клиенте. Ты выбрал человека, которого будет сложно обмануть. Он не просто скупщик, покупающий и продающий произведения искусства, как будто они просто коллекция монет. Он знаток, он разбирается в искусстве и он, без сомнений, знает свои картины.