Книга Наагатинские и Салейские хроники, страница 176 – Екатерина Гичко

Поэтому, когда около полудня тёмный неожиданно появился в его спальне, Иер очень обрадовался.

– Ёрдел, мальчик мой, где ты был? Лоэзия страшно переживала. Майяри уже хотела просить дедушку Шереха отрядить кого-нибудь на твои поиски. Узээриш… он тоже переживал.

Да, сын переживал, что его опасный главный маг где-то ходит и неизвестно что творит.

– Заблудился, – коротко ответил Ёрдел и уставился на портрет Лийриши.

Иер тоже на неё посмотрел и, вдруг разволновавшись, вновь уставился на хаги.

– Куда ты ходил? – осторожно, боясь, что ошибается, спросил оборотень.

– К ней, – Ёрдел продолжал смотреть на портрет.

У Иера задрожали руки, и он едва удержался, чтобы не вцепиться пальцами в плащ тёмного. Волны благодарности, жадного любопытства и нетерпения захлестнули его.

– Как… как она?

Иерхарид даже не подумал спросить, смог ли Ёрдел вообще проникнуть на территорию монастыря. Почему-то уверился, что смог.

– Громкая, расстроенная, злая.

Иер облегчённо рассмеялся, узнавая свою дорогую Лийришу. Свою маленькую недоверчивую лисичку.

А Ёрдел стоял и вспоминал дрожащие губы незнакомки, подурневшей от недостатка заботы – женщины теряют красоту только от этого, – и её глубоко обиженный взгляд, которым она смотрела на растоптанные цветы.

Он наступил на них случайно.

– С ней плохо обращаются? – первая радость быстро прошла, и Иер забеспокоился: почему его Риша злая и расстроенная?

– Нет.

– Её кто-то обидел?

– Нет.

Всё же немногословие Ёрдела действительно самую малость раздражает.

– Как к ней относятся? – Иер был полон решимости вытащить из тёмного всё, что можно.

– Её любят.

В груди потеплело. Милую Ришу невозможно не любить. Но, уже зная Ёрдела и его особенность по-своему оценивать чужие слова и поступки, Иер уточнил:

– Почему ты решил, что её любят?

– Так говорят.

– Что говорят?

Ёрдел поднапрягся и добросовестно, хоть и без эмоций процитировал:

– Любовью горю к тебе так, что скоро пеплом стану, и ничуть о том не сожалею.

Бывший хайнес замер. В спальне повисла звенящая тишина. Воздух, казалось, потяжелел, и даже Ёрдел ощутил, что что-то изменилось.

Черты лица бывшего хайнеса вдруг заострились, синие глаза начали стремительно наливаться желтизной, когтистые пальцы загребли воздух и… оборотень улыбнулся.

Ёрдел не мог понять, что не так, но что-то в этой улыбке было неправильное. Нерадостное. Негрустное. Но что-то обещающее.

– Ёрдел, мальчик мой, – Иер склонился к тёмному и положил ладони на его плечи, – ты не мог бы одолжить мне свой светильничек? Мне очень надо.

– Отец? – Узээриш с недоумением осмотрел спальню и с изумлением уставился на Ёрдела. – О, вернулся! А где отец?

Ёрдел привычно царапнул себя по поясу, чтобы открыть крышечку светильника и исчезнуть, но нащупал лишь пустоту.

– Так где отец? – Узээриш требовательно уставился на тёмного.

Дар вкрадчиво зашептал о неприятностях, и хайнес тяжело и подозрительно уставился на хаги.

Тот почувствовал, что в душе просыпается, разворачивается и шевелится давным-давно забытое чувство.

Досада.

Ишенька уже готовилась ко сну, когда до её слуха донёсся шум с балкончика. Она сперва подумала, что показалось. Тем более она была раздражена и в голове шумели мысли. Может, это и не на балконе вовсе, а у неё внутри.

Но шум повторился. Хруст какой-то, треск… Вспомнилось, что брат Суза весь день таскался за ней хвостом и обещал явиться во сне. Наверное, «во сне» – это оборот такой, а явиться он решил через балкон. У-у-у-у, охальник! Ишенька воспламенилась праведным гневом. Настоятель днём дал ей книгу «О приличиях», и брат Суза успел услышать о себе много нового: читала Ишенька быстро, хорошие слова запоминала ещё быстрее.