Книга Наагатинские и Салейские хроники, страница 173 – Екатерина Гичко

Ишенька помнила, что такое весна. Это когда уходит холод, солнца становится больше, а в воздухе можно купаться как в тёплой воде. Она помнила, какой должна быть весна ощущениями и описаниями, а картинок в голове не хватало. И теперь Ишенька каждый день с жадностью высматривала весну. Ей очень хотелось её увидеть.

Но пока и на улице, и на сердце было холодно, серо и тоскливо. Почему-то казалось, что весна должна всё изменить, но что всё? Ишенька не помнила, а очень хотела помнить. Но…

Брат Мастюня ласково гладил её по голове и, утешая, говорил, что ей выпал шанс заново узнать мир и получить новые воспоминания. Многие хотели бы забыть уже прожитое, чтобы составить память из более приятных мгновений, но Ишеньке не хватало того, что она забыла.

А она забыла почти всё.

Иногда в памяти что-то выплывало, но эти крохи больше раздражали, чем радовали. К примеру, Ишенька умела читать и писать, и каждый раз, беря в руки перо, она почему-то была уверена: тот, кто учил её грамоте, плакал из-за неё. Похоже, она была очень нерадивой ученицей, но, увы, больше вспомнить ничего не удавалось. При виде столовых приборов Ишеньке чудилось, что она знает множество забавных историй, с ними связанных, но не могла припомнить ни одной. Постоянный зуд памяти! Вроде кажется, что что-то помнишь, но воспоминания ускользают. От раздражения порой хотелось рычать.

А ещё Ишенька была уверена, что забыла нечто очень важное. Тоскливо ёкающее сердце будто подтверждало подозрения и томительно сжималось в непонятной тревоге. Ей очень хотелось хоть что-нибудь вспомнить, но не получалось. Брат Мастюня утешал её и говорил, что, может, это и к лучшему. Все они здесь оказались из-за того, что в прошлом с ними произошло нечто ужасное и от них отказались близкие.

Может, она преступница? Да нет, быть того не может! Она таракана-то прихлопнуть не смогла, хотя он нагло таращил усы из её носка. То, что семья от неё отказалась, Ишеньку мало трогало. Почему-то при мысли о родителях – семья – это же родители – становилось неприятно. Наверное, они не ладили.

Хотя нет, Ишенька лукавила перед собой. Ей всё же было чуточку неприятно, что семья отказалась от неё. Наверное, она всё-таки была плохой. Все, кто жил при монастыре с братьями, оказались здесь потому, что не могли сами о себе позаботиться и у них не осталось никого, кто захотел бы взять их к себе. Значит, она, Ишенька, не ладила не только с семьёй, раз не нашлось вообще никого, кто захотел бы ей помочь. Почему-то эти мысли вызывали жгучие слёзы, но Ишенька мужественно сглатывала, часто-часто смаргивала и убеждала себя, что ей никто и не нужен. Вот только голова совсем болеть перестанет и она чуточку узнает мир, который забыла, и можно будет уходить из монастыря, который так добросердечно дал ей приют. Брат Мастюня убеждал, что она сможет уйти. Просто нужно быть послушной и принимать все лекарства. И тогда всех-всех вспомнит, но ей уже никто нужен не будет. Она прекрасно проживёт и одна! Да! Проживёт!

Сердце вновь томительно сжалось, отчего-то не желая с ней соглашаться.

На самом деле Ишеньке очень не хотелось оставаться одной. Она чувствовала, что за стенами монастыря у неё осталось что-то настолько важное, ради чего она забудет обиду, нанесённую одиночеством. Или кто-то важный.