Книга Наагатинские и Салейские хроники, страница 172 – Екатерина Гичко

– Я не надеялся, что мне доведётся подняться в небо на своих крыльях, – признался Иер. – Для птицы такой приговор – как пожизненное заключение в клетке. Хочешь вырваться на свободу, но никогда не сможешь.

Ёрдел призадумался, вспоминая период, когда он, слепой, не мог шевелиться и ездил на спине Кающегося. Тогда воспоминания уже начали просыпаться, и он помнил, что раньше его тело было другим. Оно могло ходить, размахивало руками… Пока память не проснулась, он и не помнил, что у него есть руки и ноги. Его существование было таким жалким и ограниченным одним лишь слухом, что он не понимал, что живёт. Он и не помнил, что такое жизнь.

А когда пришли первые воспоминания, он словно обновился. Грудь изнутри царапнула надежда, что он вырвется из темноты и неподвижности и познает вкус настоящей жизни.

Ёрдел почувствовал легчайшее прикосновение сожаления. Если бы он вспомнил эту надежду раньше, то сделал бы крыло быстрее. По крайней мере, постарался бы. А так им просто двигала идея: как можно сделать подобие живого из неживого? Крыло ему было интереснее руки, но на тот момент ему казалось, крыло просто не на ком испробовать.

Когда же господин Иерхарид сам попросил, Ёрдел вспомнил лагерь в Сумеречных горах и упавшую с неба сову. Птиц-оборотней вокруг летало много, но сова привлекла его внимание белоснежным оперением. А потом его заворожил сам оборот, когда всё тело начало с хрустом выламываться, перья втягиваться, а крыло складываться и вытягиваться в руку. Наверное, можно сказать, что увиденное его очаровало.

А как выглядит Лоэзия во время оборота?

–…мой свет, – Ёрдел вынырнул из своих мыслей и прислушался к голосу бывшего хайнеса.

Взор того был устремлён на портрет рыжеволосой улыбающейся женщины, такой яркой, что Ёрделу показалось, что у него глаза горят.

– Она сейчас совершенно одна, – Иерхарид пытался удержать улыбку, но уголки губ задрожали. – Ничего не помнит.

Ёрдел повернул к нему голову. Не помнит? Как он?

– Ей, наверное, очень одиноко, она ведь так боялась остаться в одиночестве. Боги, Ёрдел, ты мне так помог. Теперь у меня есть силы, чтобы вернуть её. Теперь я уверен, что справлюсь и всё пройдёт хорошо. Но… – Иер задохнулся. – Как бы мне хотелось быть уверенным, что сейчас ей хорошо, что её никто не обижает и что она не совсем одинока. Прости меня, – оборотень торопливо отёр лоб. – Я просто постоянно об этом думаю…

Ёрдел повернулся к нему спиной и прежде, чем исчезнуть, сказал:

– Я схожу.

Иерхарид ещё несколько секунд смотрел на опустевший воздух перед собой, непонимающе хлопая глазами.

– Куда? – наконец выдохнул он.

По окну словно расползлась ледяная клякса. Весь прошлый день шёл снег с дождём, а ночью ударил такой крепкий мороз, что из зева потухшего камина тянуло холодом. О, точно! Она же хотела натаскать побольше дров, а то тех, что оставляли братья, не хватало, а Ѝшенька любила, когда в комнате тепло. Тётушка Рина из покоев напротив как-то пыталась её устыдить, мол, не положено столько дров за ночь жечь. А почему не положено? Никто же не запрещает. Но Ишенька на всякий случай таскала дровишки тайком и ныкала их под кроватью.

Прижавшись носом к стеклу, женщина выглянула наружу. Можно было выйти на балкончик, но там наверняка так холодно, что она передумает идти за дровами. Внизу чернели голые ветви парковых деревьев и грязно серел подтаявший снег. Брат Мастюня говорил, что весна в этом году припозднилась и теперь пытается наверстать упущенное.