Книга Художник из 50х, страница 152 – Сим Симович

Он добавил тропинку, ведущую через лужайку к роще. Узенькую, едва заметную, протоптанную не одним поколением. По этой тропинке когда-то ходили крестьяне за грибами, дети — за орехами, влюблённые — на свидания. Тропинка рассказывала историю без слов.

А потом, почти в последний момент, он решился на главную деталь — на скамейку под берёзами. Простую деревянную скамейку, потемневшую от времени, с облупившейся краской. На такой скамейке мог сидеть герой бунинского рассказа, вспоминая молодость, любовь, всё то, что ушло безвозвратно.

Скамейка была пустой, но в этой пустоте чувствовалось присутствие человека. Может быть, он только что ушёл, а может быть, ещё придёт. Главное — связь между природой и человеком не прерывалась, мост между прошлым и настоящим оставался наведённым.

Работать становилось всё труднее — глаза уставали, рука начинала дрожать. Но останавливаться не хотелось. Слишком долго он не позволял себе такой роскоши — творить для души, без оглядки на задания и сроки.

К трём утра картина была почти готова. Оставались мелкие детали — блики на листьях, тени от облаков, отражение неба в невидимой луже. Но эти детали были самыми важными — они оживляли картину, делали её не просто изображением, а окном в другой мир.

Гоги работал медленно, наслаждаясь каждым мазком. За окном была глухая ночь, город спал, и только он бодрствовал в своей комнате, создавая красоту из ничего. Как алхимик превращает металлы в золото, так художник превращает краски в эмоции, в воспоминания, в мечты.

Постепенно за окном начало светлеть. Сначала едва заметно, потом всё явственнее. Рассвет подкрадывался незаметно, окрашивая небо в нежные розовые тона. И Гоги понял, что это знак — пора заканчивать.

Последними штрихами он добавил росу на траве — мелкие белые точки, которые заставили всю картину засверкать утренней свежестью. Роса была той самой деталью, которая превратила пейзаж в живой организм, в дышащий мир.

Когда первые лучи солнца ударили в окно, картина была закончена. Гоги поставил кисть в стакан с водой и отступил на шаг. На холсте жила русская осень во всей её меланхолической красоте. Золотые берёзы, опавшие листья, пустая скамейка под деревьями. Мир Бунина, мир утраченного детства, мир, где красота была важнее политики.

За окном просыпалась Москва. Где-то хлопали двери, слышались голоса соседей, спешащих на работу. Скоро и ему нужно будет собираться, ехать на Лубянку, продолжать рисовать инструкции по безопасности.

Но сейчас, в эти предрассветные минуты, он был просто художником. Человеком, который сумел поймать красоту и передать её другим. И это было важнее всех государственных тайн, всех термоядерных технологий, всех авиаторов Крида.

Он накрыл картину тканью и пошёл готовить завтрак. День будет трудным, но ночь была прекрасной. И этого достаточно, чтобы жить дальше.

Гоги прошёл на кухню, включил свет и открыл окно — впустить свежий воздух и прохладу июньского утра. За окном уже вовсю щебетали воробьи, где-то во дворе скрипела дверь сарая, слышались голоса соседей, собирающихся на работу.

Поставил на плиту алюминиевый чайник — старый, местами потемневший от времени, но надёжный. Включил газ, синий огонёк весело заплясал под дном чайника. Пока вода закипает, можно заняться остальным.